Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

— Парень! — улыбнулась Федосья, вытирая мальчика. Тот разлепил темные, материнские глаза, и опять закричал. «Громкий ты мой, — сказала Василиса ласково, протягивая руки, устраивая дитя у груди.

— Ты сиди пока так, — велела Федосья. «Я тебя потом медвежьим жиром с травами смажу, и ляжете с ним. Дай, в шкуру его заверну, прохладно тут».

— Он у нас сибиряк, — ласково сказала Василиса, глядя на сына, — морозов не боится.

Григорий Никитич, волоча за собой нарты с набитой птицей, подошел к воротам крепостцы.

— Ну что, — спросили смешливо с вышки, где в свете затухающего дня горел костер, — дозорные грелись, — когда ведро-то ставишь, Гриша?

— За парня два надо! — крикнули снизу.

Он побледнел и сказал: «А ну открывайте быстро!».

В горнице пахло пирогами. Василиса, хлопотавшая над столом, обернулась на скрип двери, и широко улыбнувшись, увидела мужа — он стоял на пороге, опустив большие, красные от мороза руки. «Сын, — сказала девушка, — тихо, нежно, вдыхая морозный воздух, что зашел с ним в избу. «Сын у нас, Гриша».

Григорий Никитич посмотрел на ее красивое, зардевшееся лицо, и прижал жену к себе — крепко, так, что она, смеясь, сказала: «Ну, пойдем, посмотришь-то на Никиту Григорьевича».

Мальчик спал в колыбели из оленьей шкуры, привешенной к очепу. Гриша, едва дыша, протянул руку. Сын зевнул, — широко, и требовательно закричал. «Ты садись, — сказал Григорий Никитич торопливо, — садись, счастье мое, я тебе его дам».

— Не уронишь? — девушка нахмурила брови, расстегивая рубашку.

— Не уроню, — твердо ответил муж, вынимая мальчика. «Никогда не уроню». Василиса приложила сына к груди, а Гриша, устроившись рядом, обняв ее, шепнул на ухо: «И как мне тебя благодарить-то?».

— Как внуков от этого дождемся, — жена рассмеялась, указывая на Никитку, что лежал русой головой на ее смуглой, тонкой руке, — тогда и поблагодаришь.

— Может, заблудились где? — озабоченно сказал кто-то из дружины, вглядываясь в белое пространство перед ними. «Ветер, пурга который день. А, Волк?».

— Да что тут плутать-то, — усмехнулся мужчина, придерживая коня. «Матка у них есть, тут по Тоболу на север дорога прямая, а уж мимо нас они не пройдут». Михайло приподнялся в стременах, и, глядя на лед реки, сказал: «Вот и они, ну поедем навстречу новому воеводе-то».

Обоз растянулся на несколько верст. Дружинники подъехали к его голове и остановились в отдалении.

— Кто сие? — услышали они резкий голос.

— Михайло Волк и дружина, из острога Тюменского — крикнул мужчина.

Двое, на хороших конях, подъехали к ним, и высокий, мощный мужчина протянул руку:

«Данило Чулков, новый воевода сибирский, с подарками от царя Федора Иоанновича к вам.

Сие младший брат мой, Яков, — красивый юноша, с короткой, на польский манер бородкой, поклонился.

— Ну, — сказал Волк, — добро пожаловать на новые земли наши, воевода».

— Так, — сказал Чулков, грея руки над костром. «Мы с тобой, Волк, и с людьми тут останемся, будем крепостцу новую закладывать, Тобольск, а брат мой с обозом к вам в острог отправится. Думаю, до весны мы тут закончим, и уж тогда все к вам съездим».

— Провожатых Якову Ивановичу тогда надо, — ответил Волк. «Остяки тут мирные, под нашей рукой, ясак нам платят, бояться некого, но все равно — тут у нас в Сибири зимы суровые, ежели заплутаешь, так и замерзнуть можно.

— Ну, дай ему с десяток человек, — велел Данило Иванович. «Пищали у них есть, волки ж тут не балуют у вас?»

— Да зачем им? — ухмыльнулся Михайло. «Тут в лесах столько зверья, что на всю жизнь хватит, и даже дальше».

— Ну и славно, — Чулков потянулся за саблей и стал чертить что-то на снегу. «Давай с тобой тогда подумаем, Михайло Данилович, где нам стены-то у Тобольска лучше ставить».

Тайбохтой подогнал оленей, и, растянувшись на спине, глядя в высокое, солнечное небо, подумал: «Хорошо, что я на восток-то сходил. Люди, что там живут, сказали, мол — земля и дальше простирается, на восход солнца. Вот сейчас с Ланки повидаюсь, с мужем ее новым — и туда отправлюсь.

— А что, — он перевернулся, и, устроившись на боку, опираясь на локоть, посмотрел на бесконечную, заснеженную, равнину. «Мне вон, пятидесяти нет еще, может встречу ту, что по душе мне будет, да и я ей. Конечно, такой как Локка, уж не найти, но и я тогда моложе был, двадцать пять мне исполнилось, как она Ланки родила».

Олени бежали резво, и Тайбохтой, улыбаясь, сказал сам себе: «Переходов семь еще осталось, ну или десять, если еще охотиться буду. А поохотиться надо — не с пустыми же руками в гости приезжать. Но вот если буран поднимется, так могу и задержаться». Вокруг переливался, блестел, играл серебром нетронутый снег, на горизонте чернела полоска леса, и вождь, закинув руки за голову, запел — сначала тихо, без слов, а потом и громче.

Федосья вынула ребенка из колыбели, и, усмехнувшись, сказала: «Чем ты его кормишь, что он здоровяк такой? Чуть больше месяца, как родила, вон, очистительную молитву только на той неделе над тобой читали, а Никитка у тебя — ровно трехмесячный».

Василиса вложила сосок в жадно открытый рот и нежно ответила: «Так Григорий Никитич, вон у меня, высокий какой, то в него. Ну и молока у меня хоть залейся, спасибо травам твоим. А у тебя с Волком, дети-то тоже высокие будут, вон, вы оба какие — он как бы и не десяти вершков роста-то, как Григорий Никитич, а в тебе сколько?

— Чуть поболе семи, — ответила Федосья. «Я в батюшку своего, ты ж его видела, матушка-то моя — девушка улыбнулась, — едва до трех дотягивает, маленькая она, ровно ты».

— Не понесла ты еще? — спросила Василиса, гладя сына по голове, что-то воркуя.

— На все воля Божия, — сердито ответила Федосья и принялась расставлять на столе горшки и туески. «Как заснет он, давай, сбитень тебя научу варить, и ягоды я принесла, из них тоже питье можно делать, полезное».

— Как какая женщина неплодная, — задумчиво заметила Василиса, — муж может младшую жену взять. У сродственников наших так было. Но если ты старшая жена, то ты уж в чуме хозяйка, даже если у тебя детей нет. Младшая жена все делает — рожает, рыбачит, готовит, а ты только сидишь, вышиваешь, да с мужем спишь, — младшая девушка рассмеялась.

— Христиане сие не делают, — Федосья на мгновение приостановилась с ложкой в руках, застыв, вспомнив беломраморные покои, где жили они с матушкой, соленый ветер с Золотого Рога, и то, как наставник играл с ней в шахматы.

«А я ведь вспомню турецкий, если там окажусь, — смешливо поняла девушка. «Да и персидский тоже, хоша я его и не доучила. Господи, да о чем это я, какой Стамбул! — она посмотрела на Василису и сварливо сказала: «Ну, у тебя дитя спит давно. Вставай, да сюда иди, и слушай, что я говорю, а то у меня детки еще сегодня придут к батюшке — заниматься».