Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

— Да я опосля Троицы повенчался только, — расхохотался Волк, — куда там!

— Все равно, — серьезно заметил Чулков, облизывая пальцы, — нам сейчас воинов много надо будет, бабам без передыху рожать придется».

— Вы сначала баб привезите, — Михайло потянулся за куском свежевыпеченного хлеба и рассмеялся: «А то муку захватили с собой, а о женах — не подумали».

— Как говорили с боярами на Москве, — усмешливо заметил Чулков, — кто-то и молвил: «Из Разбойного приказа мужиков забрали, а баб надо по срамным домам искать — славные-то пары получатся».

— Что было, Данило Иванович, — то прошло, — угрюмо сказал Волк, — мы теперь люди честные, и не вернется сие более.

— А все равно, я приказал, что у вас, в Тюмени, что в Тобольске, тут, — Чулков обвел рукой стол, — остроги возводить. Пригодятся, Михайло, поверь слову моему. Нет еще такого татя, чтобы ремесло свое бросил.

— Ермак Тимофеевич судил нас по тем делам, что мы тут делали, — тихо проговорил Волк, — а не по тому, чем мы на Москве занимались.

— Ермак Тимофеевич, — Чулков перекрестился, — упокой, Господи душу его, людям доверял сверх меры. А я судить по-другому буду, Волк — мужчина сцепил пальцы и, повертев ими, вдруг заулыбался: «Однако и вы такие нужны — не сыновей же хороших семей боярских под сабли да стрелы татарские отправлять. Пусть лучше холопская кровь льется-то».

— Да, — угрюмо проговорил Волк, — ваша, правда, Данило Иванович, — он налил себе в оловянную кружку водки и выпил одним залпом.

Над Турой стояло маленькое, высокое, морозное солнце. Вода в большой проруби, откуда брали воду для крепостцы, казалась черным, бездонным зеркалом. Федосья расстелила на льду холсты и стала колотить их вальком.

Аграфена Ивановна, что стирала рядом с ней, вдруг приостановилась и тихо прошептала что-то девушке на ухо.

— А ты не балуй, — строго сказала Федосья. «Как муж твой в отъезде, нечего по улицам-то бегать. А то вон — вместо того, чтобы хозяйством заниматься, стоите цельными днями супротив избы воеводской и языками молотите. И ведь ладно летом, а ведь мороз какой на улице, а вам все нипочем. Думаете, у москвичей там медом намазано?

Аграфена выронила валек из рук и ахнула.

— Не намазано, уж поверь мне, — ядовито сказала Федосья Петровна. «И ведь главное — не девки какие, чтобы ветер в голове был, жены венчанные. Стыд берет».

— А Яков Иванович красивый, — мечтательно проговорила Аграфена.

— У тебя свой мужик есть, на него и смотри, — сухо заметила Федосья и принялась собирать белье.

Большая горница воеводской избы была жарко натоплена.

— Вот сюда шкуры-то кладите, — распорядился Яков Чулков, глядя на то, как двое дружинников расставляют лавки. «И больше, холодно у вас тут, — юноша поежился.

— То разве холод? — рассмеялся кто-то из парней. «Это так, ваша милость, пощипывает чуток. Ночью — вот то настоящий мороз ударит».

— Ночью-то тепло, — ответили ему, — ночью жена под боком». Парни расхохотались.

— С водкой еще теплее, — заметил Чулков, открывая флягу. «Садитесь, выпьем-то по чарочке»

— Я смотрю, — равнодушно заметил юноша, разливая водку, — у вас тут и девок нету, как живете-то? Скучно ведь.

— Это сейчас — зевнул дружинник напротив. «А по весне, опосля Пасхи, как ясак начнут привозить — тогда весело станет. Остяки семьями приезжают, с дочками, костры жжем, из луков стреляем. Как раз вот в сие время и знакомиться, а после Покрова уж и свадебку сыграть».

— Федосья Петровна, та ведь тоже кровей остяцких? — спросил Чулков.

— Да, — подали голос сзади, — батюшка у ней, князь ихний, Тайбохтой прозывается.

— Так вот про кого она сказочку рассказывала, — улыбнулся Чулков. «Что ж она, отсюда, с Туры, али с Тобола?».

— С Москвы она, — объяснили ему, — муж ее покойный атаманом у Ермака был. Ну а потом его убили, а ее в плен увели, в Кучума ставку.

— Вот как? — Яков поднял бровь и налил парням еще. «Что ж она там делала?».

— Известное дело что, — сочно ответили ему, — и под ханом полежала, и под визирем его, Карачей, и под кем еще не валялась. Говорят, и дитя там нагуляла, да померло оно.

— Точно, — кто-то расхохотался, — сладкая жизнь там у нее была — знай себе ноги раздвигай, да рот открывай шире. Ну а потом с остяками она болталась где-то, там тоже времени не теряла, наверное.

— И, что ж, опосля этого и замуж вышла, не побрезговали ей? — поинтересовался Чулков.

— Я б побрезговал, я истоптанные дороги не люблю, — ответил ему парень, что сидел напротив, — а Волку, видать, все равно, он на Москве у себя к блядям привык, так и тут оную нашел!

Яков Иванович только улыбнулся — тонко.

Феодосья разогнулась, и, посмотрев на вымытый пол, вытерла пот со лба. Она и не заметила, как чуть скрипнула дверь. Подоткнув подол выше, девушка вылила на доски горшок дымящейся воды, и, опустившись на колени, стала скрести половицы своим ножом.

— Хозяйничаешь? — раздался ленивый голос с порога. Федосья, покраснев, оправила сарафан и быстро обмотала косы платком.

— Чисто у тебя — Яков Иванович оценивающе посмотрел на девушку и подумал: «Баба не молода уже, конечно, однако ноги хороши. Да и лицом она пригожа, сгодится».

— Ты, говорят, вдовеешь, Федосья Петровна? — он прошагал грязными сапогами по еще влажному полу и, устроившись на лавке, недовольно добавил: «Ну, подтирай, что встала-то».

— Сами наследили, сами и подотрете, — Федосья бросила тряпку. «И я не вдовею, у меня муж есть».

— Ну, это пока, — заметил Яков. «Все в руке Божьей, как Писание нас учит. Коли б ты грамотна была бы — почитала».

— Да уж читала, — Федосья стала убирать в сундук высохшие на морозе, аккуратно сложенные холсты.

— Ишь ты какая — хмыкнул Яков. «А ты что ж гостя не привечаешь, не по-людски это, Федосья Петровна, не по-христиански».

— Невместно мне, коль мужа в крепостце нет, — жестко сказала девушка. «Как вернется Михайло Данилович, милости просим за наш стол. А ранее, — никак, уж не обессудьте, Яков Иванович, — языками болтать зачнут.

— Так Федосья Петровна, — отмахнулся Чулков, — про твою жизнь сладкую в Кучумовой юрте уж вся Сибирь знает, как я посмотрю. Так что пущай болтают, тебе не впервой, — Яков посмотрел на зардевшееся, со слезами на ресницах, лицо девушки, и, встав, протянул ей простенькое колечко.

— Подарение тебе, — юноша осмотрел ее — с головы до ног, и выпятил губу. «Я тоже, как и муж твой, блядей люблю, так, мы с ним задружимся, не бойся».

Изба огласилась хлестким звуком пощечины. Чулков отступил, схватившись за мгновенно покрасневшее лицо. Федосья бросила на пол кольцо и сказала: «Покажу вам кое- что».

Тяжелая крышка деревянного ларца приподнялась, и Федосья, по запястье, окунув руки в блистающую гору драгоценных камней и золотых слитков, проговорила: «Сие муж мой с Большого Камня, да с южных гор принес. Так что убирайтесь из моей избы подобру-поздорову, Яков Иванович».