Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

— Ты воеводу-то нового видела? — спросила Василиса, размешивая мед. «Он в избе у Ермака Тимофеевича поселился, говорят, перестраивать ее будет, мало места ему. И острог зачали возводить, Григорий Никитич цепи кует. Стрельцов вон, сколько приехало — и по улице из-за них не пройти.

— То не воевода, а брат его всего лишь, — кисло ответила Федосья. «Воевода сейчас с Волком новую крепостцу ставит, Тобольск будет называться. Великим Постом обещались тут быть, а может, и позже».

— Скучаешь? — Василиса на мгновение положила свою руку на тонкие, длинные пальцы подруги.

— Скучаю, конечно, — вздохнула Федосья, но тут, же тряхнула укрытой платком головой:

«Ничего, батюшка скоро приедет, порыбачим с ним, на оленях поездим, а ты, небось, уже и забыла, как нартами-то править?» — она подтолкнула Василису.

— Ничего я не забыла, — та потянулась и чуть покачала колыбель. «Женских нарт нет, а отец твой на свои нарты не пустит».

— Так у тебя и кровей уж нет, — расхохоталась Феодосия.

— У тебя ж есть, — взглянула на нее младшая девушка. Федосья ничего не ответила.

В маленькой горнице было жарко натоплено. Федосья рассказывала детям сказку по-русски, медленно, объясняя на остяцком языке незнакомые слова.

— И вот, — таинственно сказала она, — приехал Ермак на земли сибирские и стал там жить.

Живет полгода, живет год, а может быть и два. А потом узнал Ермак: живет где-то в лесах остяцкий князь, и имеет этот князь большую силу, богатую землю. Мало-помалу стал Ермак с двадцатью пятью людьми пробираться туда.

Приехал в землю остяцкого князя, Тайбохтой его звали, и стал там жить. Мало-помалу, подружился Ермак с князем. Стали жить и есть вместе с Тайбохтоем, и так подружились, что ночь не проведут друг без друга и дня не проведут друг без друга. Так однажды за питьем, за едой, за дружеской беседой Ермак Тимофеевич и говорит:

— Тайбохтой, у меня есть один разговор; не знаю, понравится тебе или нет, если рассказать.

Если понравится — рассудим, не понравится — отклоним. — Я вот все думаю: живем мы здесь, в темных лесах, ничего не знаем, а ведь есть у нас царь — хозяин земли русской. Людей, живущих помимо воли царя, не должно на Руси быть. Я думаю дать тебе, князь, совет: надо вам, остякам, кто хочет, принять веру русскую, — так Ермак сказал.

— И приняли? — спросил кто-то из детей.

— Кто хотел, тот принял — улыбнулась Федосья, — вон, и вы все у нас крещеные, и родители ваши тако же, а вот князь Тайбохтой не захотел, и другие — тоже. Ну, Ермак его и не неволил, заключили они договор на веки вечные, что остяки будут под рукой царской, воевать за царя будут, ясак приносить, а с верой — то дело каждого человека, пусть сам решает.

— А правда, что Ермак, как погиб, так птицей обернулся, и парит сейчас над землей? — мальчик, — лет семи, — сощурил темные глаза. «Мне отец говорил — следит атаман с небес, и если где кого обижают, так он спускается, и обидчика наказывает».

— Вот, — крикнул кто-то из детей, — а ты меня в снег толкнул на дворе. Сейчас атаман Ермак прилетит, и плохо тебе будет.

— Обижать никого не надо, — улыбнулась Федосья, — Иисус нам заповедовал любить друг друга. А Ермак Тимофеевич, — она перекрестилась, — в обители небесной пребывает, вместе с праведниками, и нам надо за душу его молиться.

Яков Чулков, что стоял, прислонившись к двери большой горницы, усмехнулся. «Вот что за сказочки сия инородка-то рассказывает».

— Сие не инородка, — обернулся Григорий Никитич, что ладил для батюшки скамью, — а Федосья Петровна Волк, жена Михайло Даниловича, что тебя на Тоболе встречал.

— Жена, — протянул Чулков. «Тут таких жен, я смотрю, полная крепостца — сегодня одна, завтра другая».

Гриша отряхнул руки и распрямился во весь рост, презрительно оглядев юношу. «Сие жены венчанные, православные христианки, — холодно сказал он, — так что ты руки свои к ним не тяни».

— А ты мне не тыкай, холоп, — Чулков покраснел. «Я воевода сибирский!».

— Не ты, а брат твой старший, — поправил его Гриша. «А я отродясь, холопом не был, я человек свободный, исконный насельник сибирский, Григорий сын Никитин, по прозванию Меншик, как хочу, так и разговариваю с тобой».

— Не зарывался бы ты, кузнец, — угрожающе сказал Чулков.

Гриша аккуратно поставил скамью на место, завернул свой инструмент в оленью шкуру, и, оглянувшись, взяв у печки кочергу, завязал ее узлом.

— А это уж я сам решу, Яков Иванович, — что мне делать, а что — нет, — сказал Григорий Никитич, и вышел, бросив кочергу под ноги Чулкову.

Волк отступил и полюбовался своей работой — банька вышла на славу, почти как та, что ставил он для себя. Михайло провел ладонью по свежим, остро пахнущим деревом стенам и услышал сзади голос Данилы Чулкова.

— Веников-то и нет, Михайло Данилович, а что за баня без веника? — воевода повел носом.

«А помыться надо, вон, Чистый Понедельник скоро, как грязным в Пост-то Великий быть?

— Можно в Тюмень гонца отправить, Данило Иванович, — усмехнулся Волк. «Тут дня четыре, али пять пути, не боле. Кого из наших ребят пошлю, они дорогу хорошо знают, не потеряются. У хозяйки моей с лета тех веников уйма заготовлена, в сенях лежат.

— Ну, за одним-то веником человека гонять, — неуверенно сказал Чулков. «И вон мороз, какой, вчера ночью круги около месяца были, и похолодает еще, хотя куда, казалось бы?

— Есть куда, — уверил его Волк, и добавил: «Окромя веников, нам много чего надо еще, я вон записал, — он потянул из кармана полушубка лист бумаги.

Чулков опешил. «Ты что, грамотный, что ли? — удивленно спросил он.

— Ну, не сильно, — Волк покраснел, — однако читать умею, и писать — тако же, с батюшкой нашим занимался, и хозяйка моя помогла.

— Где ж ты грамотную женку себе нашел? — улыбнулся Чулков, когда они уже стояли у большой, свежесрубленной воеводской избы.

— Московская, как и я, — коротко ответил Михайло. «И вот еще что, Данило Иванович — плотник я неплохой, сами видели, печь — тако же могу сложить, а по кузнечному делу — тут я не мастак, зато в Тюмени у нас Григорий Никитич, сосед мой, и друг лучший — того сюда звать-то надо, чтобы помог нам».

— Ну вот, с гонцом и позовем, — приговорил Данило Иванович и добавил: «Пойдем, Михайло Данилович, за трапезу, как мы оба с тобой вдовцы соломенные, вместе веселее».

— Когда хозяйка-то ваша приезжает? — спросил Михайло, уже сидя за большим, пахнущим смолой столом.

Чулков усмехнулся. «На сносях была, как мы отправлялись, уж не стал я ее зимой, в морозы, сам-четверт через Большой Камень тащить. Летом следующим приедет, тогда и на дитя новое посмотрю, а то не знаю, — сын народился, али дочка. Трое сыновей-то есть уже, можно и девку родить, тем более тут женихов, как я вижу, много ходит, — мужчина разгрыз крепкими зубами оленью кость и спросил: «У тебя-то дети есть?»