Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий

— Благодарение богу, на сей раз обошлось, спас аллах, — обратился зодчий к Ходже-табибу, сидевшему у постели Бадии. — А ведь она могла стать жертвой распрей двух царевичей. Они дерутся за трон, за власть, плетут свои интриги, а страдает от этого народ.

— Что верно, то верно, — согласился табиб. — Деды и прадеды каршинского бека, который сам родом из Кеша, были воинами. И сам бек на стороне Ибрагима Султана. Они ведь считают, что границы государства можно расширить, а укрепить его не с помощью просвещения и развития наук, а лишь мечом и саблей. Твердят, что вокруг столько земель и богатств, которые можно прибрать к рукам, а Мирза Улугбек, мол, считает в небе звезды. Помните, как меня в тот раз огорошила наглость и несправедливость бека? Как позорно расплатился он за сделанное ему добро! По дороге сюда я заглянул к Чули-бобо, снова полюбовался вашим водоемом. Во всей степи нет ни одного чабана, который не поминал бы вас в своих молитвах.

— А ты запомни, Бухара не Герат, дочь моя, — обратился зодчий к Бадие. — Тут женщине нельзя свободно разгуливать по улицам. Здешние нравы мне давно известны. Сколько раз я тебя предупреждал.

— Я ведь не думала, что есть еще люди, замышляющие против нас зло, — ответила Бадия. — А оказывается, Чалаби жив. А ведь говорили, что умер…

— Ах, не Чалаби, так другие, — досадливо поморщился зодчий. — Конечно, они могли бы просто убить меня. Но этого им мало. Они жаждут моих страданий, моего позора, мечтают обречь меня на медленное умирание. А потом скажут, разве это был зодчий? Это был просто заурядный старик. Вот взялся строить в Бухаре медресе, да оказалось, кишка тонка. А в Герате работал он под надзором устада Кавама да еще с помощью Ахмада Чалаби. Вот каким путем они надеются посеять слух, что мы, мол, люди сомнительные и что Улугбек-мирза зря возлагает на нас надежды. Борьба, конечно, ещё не закончена, и пока я жив, она не затихнет. Поэтому прошу тебя, доченька, будь осторожна, не выходи одна на улицу, береги себя. От этого зависят моя жизнь и моя честь.

Бадия кивнула.

А на следующий день, оставшись в комнате одна, она поспешно сшила футляр для своего небольшого кинжала и прикрепила его к подкладке нарядной бархатной безрукавки. Ей казалось, что никто этого не заметил. И впрямь, в семье уста Нусрата никто ничего не заметил. Один лишь Зульфикар догадался, да и тот скрыл от жены свою догадку.

— А если бы у тебя не было кирпича и бандит ударил бы тебя кулаком? — сказал Зульфикар Бадие ночью, когда они остались вдвоем.

— Тогда ты нашел бы мой труп, — ответила Бадия, — А ведь и в Герате в тебя влюблялись юноши.

— Вот один из них, — улыбнулась Бадия мужу. Зульфикар привлек ее к себе и стал покрывать нежными поцелуями ее глаза, шею, руки…

Сколько минуло лет…

Поутихли грабежи, разбой, набеги. Наконец-то Бухара могла насладиться спокойной жизнью и поэтому казалось, будто годы летят со сказочной быстротой. У зодчего было уже двое внуков и даже один правнук. Старший сын Бадии Меморбек стал зодчим, как и его дед. Он женился, и у него был маленький сынишка, названный в честь дяди Низамеддином. Внучке же дали имя бабушки, которой было без года девяносто. Зодчий состарился и ходил с трудом. Все его друзья, кроме Хусанбека, были живы и здоровы.

Жил он в своей родной Бухаре, жил в славе и почете. Нередко, укутав зодчего в златотканый халат и усадив на арбу, его везли на пышные торжества. Людей, жаждущих общения с ним, ждущих его совета, — великое множество. Старость зодчего была окружена уважением и почетом. И сам правитель Бухары, и жители города всячески старались сделать что-нибудь приятное своему великому земляку. Переживший много горя и страданий, мудрый и талантливый зодчий вновь вошел в силу в годы правления Улугбека и при его покровительстве. Медресе Улугбека, которое создал зодчий, стало красою не только города, но и края, стало самым многолюдным местом. Учащиеся медресе знали и почитали Наджмеддина Бухари, который состарился в трудах.

Каждую пятницу, опираясь на палку, зодчий медленно брел к Джаме-мечети. Люди выходили из своих домов, желая приветствовать его, и, по старинному обычаю Востока, стлали ему под ноги коврики и домотканые паласы, выносили младенцев, чтобы он взглянул на них или коснулся, дабы дети их тоже дожили до таких лет, дабы век их был столь же долгим.

Наджмеддин Бухари с благодарностью поминал в своих молитвах Улугбека, поддерживающего в стране мир, не допускавшего воин и распрей. Он считал Улугбека самым справедливым из всех тимуридов. Это он, Улугбек, — государь и астроном — поощрял искусства и науки и сам был выдающимся астрономом. С глубоким почтением Наджмеддин Бухари относился к этому тимуриду. Книги Улугбека, его знаменитая таблица «Зиджи Курагаии» бережно хранились в доме зодчего. И все родные и близкие зодчего — и Бадия, и Зульфикар, и Зав-рак, и Гаввас, и Хасанбек, и Абуталиб, жили мирно и счастливо, считая, что Самарканд и Бухара самые процветающие и прекрасные города во всей вселенной…

Но не все знали о том, что именно в эти годы в Мавераннахре и его столице Самарканде происходят тайные события. И здесь, уважаемый читатель, нам придется перелистать еще несколько страниц истории.

…Отношения между Улугбеком и даштикипчакским ханом Бараком Углоном постепенно обострялись. Барак-хан стремился к самостоятельности, претендовал на город Сигнак — важный торговый центр, а также на территорию вдоль реки Сырдарьи. Он считал свои притязания законными потому, что город Сигнак когда-то принадлежал деду Барак-хана, был благоустроен и развит им.

В ответ на эти притязания Улугбек предпринял поход на кочевников Даштикипчака, живших вдоль Сырдарьи. К войску Улугбека примкнули и нукеры его младшего брата Мухаммада Джуки. Но поход этот закончился неудачно. Барак-хан разгромил войска Улугбека. Это событие едва не привело к потере Улугбеком самаркандского трона, и господства в Мавераннахре. Под влиянием духовенства, давно плетущего интриги против владыки-астронома, в городе началось недовольство. Фанатики требовали закрыть ворота столицы и не пускать в нее потерпевшего поражение Улугбека. Это позорное поражение так его потрясло, что никогда более, до самой смерти своего отца Шахруха, он не вел войн и оставлял без ответного удара кипчакские набеги.

После смерти Шахруха в Хорасане и Мавераннахре началась оголтелая борьба за власть. Вдова Шахруха, Гаухаршодбегим, обладавшая не женской силой характера, считала, что трон тимуридов должен перейти к внуку ее Аллаудавле, хотя по обычаю трон отца всегда наследует старший сын. А старшим был как раз Улугбек. Поэтому Гаухаршодбегим не решалась выступать открыто, а втайне плела сеть интриг.