Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий

— Не случилось ли чего? — запыхавшись на ходу, спрашивал он у мальчика. А сам думал: «Наверно, увидел какой-нибудь изъян и позвал меня».

Выйдя на крышу медресе, он сразу же увидел Ахмада Чалаби и молча прошел мимо него.

— Что с вами, мастер? — спросил зодчий. Абдугафур сидел у таза с ганчем, вытянув онемевшие ноги, выронив кирпичи. В руках он держал мастерок. Он слабо улыбнулся зодчему побелевшими губами. Стоящий поодаль Ахмад Чалаби хмуро глянул на них и стал спускаться вниз. Мастер Абдугафур, как человек, борющийся с дремотой, смежил веки; голова его наклонилась набок.

— Устад, простите меня…

— Да что с вами? — зодчий наклонился над ним. Он обнял Абдугафура и прижал его голову к себе. — Мастер, дорогой мой, откройте глаза.

— Ло-о-илоха, иллоху Мухаммадан расулил лох… Куф!

__ Мастер Абдугафур был мертв. Он ждал, ждал из последних сил, пока зодчий поднимался по лесам. Но вот зодчий пришел, обнял его, и он испустил дух. Из последних сил, бедняга, ждал устада.

Наступила тишина. Люди молчали, их потрясла эта неожиданная смерть. Зодчий начал читать молитву по усопшему. Затем положил его, развязал свой поясной платок и туго повязал покойному подбородок. Мальчик созвал всех работающих на стройке. Люди с ужасом глядели на мертвого Абдугафура.

— Скончался в единочасье, — проговорил зодчий, — утром ведь пришел сюда и работал как всегда.

— И мне не жаловался, что болен, — подтвердил мальчик. — Наоборот, все поторапливал, да и сам работал споро…

— В единочасье, — повторил зодчий. — Просил простить, и все. О всемогущий!

— Достойная смерть! — задумчиво проговорил мастер Хасанбек. — Сегодня пятница, — значит, он отмечен милостью божьей.

Работы прекратили и в тот же день, после пятничной молитвы, мастера Абдугафура похоронили.

Работавший еще сегодня утром на самом высоком портале, мастер Абдугафур вечером уже лежал в сырой земле.

Так один из лучших работников, скромный и безответный человек, ушел из «мира бренного» в «мир нетленный». Все кругом искренне оплакивали его. Да и что он видел в своей жизни — только изнурительный труд и лишения…

Только один человек — Ахмад Чалаби был доволен тем, что у зодчего потихоньку «надламываются крылья», что он теряет преданных ему людей. Однако после смерти мастера он, подобно хамелеону, сумел быстро сменить окраску. «Я был ближайшим другом мастера Абдугафура, — твердил он. — Делал ему много добра, он постоянно бывал у меня. Вот и с зодчим тоже свел его я…» И, словно потеряв близкого человека, ходил хмурый и печальный.

Но еще в те времена, когда мастер Абдугафур работал у Ахмада Чалаби, тот не уставал внушать ему: «Зодчий — дурной человек, ему и царевичи не доверяют, а сын его — головорез и связан с бандой хуруфитов».

Так и не рассказал Абдугафур зодчему о наговорах Чалаби, но, поняв, что это человек коварный, что помыслы его черны, избегал его, сторонился. Сам же Ахмад Чалаби боялся, что Абдугафур передаст зодчему его слова, и поэтому старался сжить со света мастера Абдугафура. Внезапная смерть Абдугафура избавила Чалаби от излишних волнений, — как говорится: выпал снег и замел следы.

Недели через две на строительство явился сам Байсункур-мирза в сопровождении нукеров и осмотрел почти всю стройку. В комнате для уроков, которая называлась дарехана и была приготовлена для приема высокого гостя, царевич собрал всех мастеров, пригласил зодчего. Он сказал, что следует ускорить работы и закончить их к месяцу шабон [12] Шабон — восьмой месяц мусульманского лунного года. , чтобы праздник рамазан [13] Рамазан — название девятого месяца мусульманского лунного года, в течение которого мусульмане соблюдают пост. встретить весело и с легкой душой. Зодчий отчитался перед царевичем о ходе работ и обратился к нему с просьбой помочь осиротевшим детям мастера Абдугафура, так самоотверженно трудившегося на стройке. Ахмад Чалаби, поняв, что царевич сейчас даст согласие и уже услыхав его «конечно», вдруг вскочил с места и низко поклонился:

— И впрямь, покойный Абдугафур был честным человеком. Удивительный и редкий мастер. — Он сделал ударение на словах «удивительный» и «редкий» и покосился на зодчего. — Смерть его — огромное горе для всех нас. Весьма вероятно, что именно по этой причине мы и задерживаем сейчас работу, да и облицовка идет некачественно. С божьей помощью мы работы ускорим. Особенно же просим царевича оказать помощь семье умершего мастера. Да и я сам, — добавил скромно Ахмад Чалаби, — тоже прикопил немножко денег…

Ни один из мастеров, сидевших в этой просторной и прохладной комнате, не произнес ни слова. Они лишь смотрели на Ахмада Чалаби, смотрели на этого лицемера, лебезившего перед царевичем. Промолчал и зодчий. Тот, кто сейчас назвал мастера Абдугафура честным, редкостным специалистом, совсем недавно распускал о нем слух, будто он прокаженный и из его рук нельзя брать пищу. И даже сейчас, после кончины Абдугафура, не постеснялся назвать его негодным человеком, не сумевшим обеспечить своих собственных детей. Они и без того знали, что Ахмад Чалаби отъявленный лицемер, но чтобы он смог дойти в своем вероломстве так далеко, этого даже они не ждали и лишь просили господа оградить их от этого человека.

Когда все разошлись, зодчий присел на скамейку во дворе медресе и крепко обхватил голову руками. В висках ломило. Рабочие на крыше, на порталах, на лесах и в худжрах молча смотрели на него. Все они видели, что зодчий расстроен, что силы его подходят к концу.

Казнь двух юношей, обвиненных в попытке к бегству, имевшая якобы целью «укрепить воинскую дисциплину», на самом деле глубоко потрясла и встревожила всех без исключения. Словно после проигранного сражения хмурились упавшие духом люди. Но страх перед невидимым Караиланом сковал их уста — никто уже больше не решался откровенно поговорить друг с другом, с соседом, каждый чувствовал, что над ним навис карающий меч. Улугбек, почуявший, что войско его пало духом накануне решительного сражения, приказал выдать во время завтрака каждому воину по одной золотой таньге. Налюбовавшись новенькими золотыми монетками, воины припрятали их подальше. После завтрака шейх-уль-ислам Исамеддин прочел длинную молитву и сказал о том, что близится час битвы и каждый мусульманин, будь он из Хорасана или Мавераннахра, должен в бою с врагом доказать делом свою храбрость и отвагу — «павший в бою — погибнет за веру, убивший врага — радетель за веру». Воины с мечами и саблями наголо внимали словам шейх-уль-ислама и клялись погибнуть за веру.

Оседлали коней и приготовились в путь. По сообщению Мухаммада Аргуна, вражеское войско уже миновало Рафкан и движется к Канибадаму. По предварительным расчетам, сражение должно было произойти вблизи кишлака Яккатут на берегу Сайхуна: Улугбек призвал к себе Шаха Малика-тархана, Амира Давуда Барласа и в их присутствии стал расспрашивать Мухаммада Аргуна о численности и силе вражеского войска, о его боевом духе. Поначалу Мухаммад Аргун только дивился, как немногословны речи молодого царевича, но потом вспомнил, что и Тимур — дед Улугбека — всегда бывал скуп на слова. Ведь Аргун долго служил под началом Тимура и хорошо помнил, что вопросы великого Амира были всегда сдержанны и кратки. Улугбек спросил еще раз, точно ли нет в степи за холмами вражеской засады. По сведениям Мухаммада Аргуна, засады не было. Убедившись еще и в том, что вражеское войско в основном состоит из пехоты, Улугбек, довольный полученными донесениями, созвал в свой шатер военачальников. Шейх-уль-ислам занял место справа от царевича, слева сидели Шах Малик-тархан я Амир Давур Барлас. Чуть пониже — Мухаммад Аргун. Царевич обратился к своим военачальникам.