Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

В зале перед зеркалом стояла крепостная девушка, фигурой напоминавшая Софью, и на нее примеряли шитые золотом платья принцесс, наряды французских и английских щеголих. Три швеи запутались в шелке, бархате, парче, кружевах и воланах, но Софи никак не могла на чем-либо остановиться.

Накинув шинель, Нарышкин куда-то таинственно исчез и через час появился, довольно вертя в руках здоровенное весло – грязное и облупленное. В тепле комнаты оно стало активно потеть и чем-то вонять.

– Купил на набережной! – радостно сообщил Софье Серж. – У отставного матроса, сторожившего дырявый бот, – уже без прежнего энтузиазма произнес он, видя, что никто не восхищается покупкой. – Морячок рассудил, что бутылка пшеничной зимой нужнее весла, – уже совсем тихо закончил граф.

– Фу-у! Чем здесь несет? – вошел в комнату Оболенский.

– Вот весло по случаю приобрел, дабы лучше в роль гондольера войти, – протянул ему покупку Нарышкин.

– Тьфу-у! – отступил на шаг Оболенский. – Похоже, это весло все лето в матросском гальюне простояло…

– Гораций! [20] Квинт Гораций Флакк. Поэт. (65 – 8гг. до н.э.). Вы не правы! – обреченно промямлил Серж.

– Мон шер! Выбросьте ради бога эту дрянь! – после слов кузена закрыла носик платочком Софи.

– Ну я же в роль не войду! – возмутился Нарышкин.

– Тогда лучше бот во дворец притащи! – разразился дьявольским хохотом Оболенский и поглядел на Максима.

В другое время у того нашлась бы тысяча шуток, но теперь, с трудом выдавив улыбку, он молча прошел в свою комнату. Друзья переглянулись, жалея его.

– А ты, о Максенций [21] Максенций. Римский император. (307 – 311гг. н.э.). , кем на маскараде будешь? – услышал Максим вопрос Нарышкина.

«Главное, чтобы они меня не жалели… Этого я не выдержу», – не раздеваясь, бросился на кровать.

Вечером в комнату, осторожно постучав, вошел Серж, на этот раз не с веслом, а с каким-то костюмом и маской с загнутыми кверху углами рта, что должно было означать смех.

«Как раз к моему настроению», – подумал я.

– Что это? – без интереса спросил у него.

– О, мой друг Магненций [22] Магненций. Римский император. (350 – 353гг. н.э.). , это наряд Арлекина. Вначале я сам хотел быть в нем, но затем подумал о гондольере… Так что можешь взять себе.

«Как он меня достал своими императорами». – Но, чтобы сделать ему приятное, принял подарок.

Я стоял у стены, скрестив на груди руки, и хмуро разглядывал ряженых. Передо мной мелькали греческие и римские морские и небесные боги, домино, нимфы, ведьмы, домовые, лешие, гондольер… и вовсе черт знает кто с бантиком на плече. «В этой толчее Мари и без маски не найдешь, а в маскарадном костюме – тем более… – ревниво всматривался в зал. – А Волынского непременно вызову на дуэль. Вчера еще следовало… Ага! – увидел двух пьяных сатиров. – Чем-то они мне знакомы… Понаблюдаю!» – Пошел за ними. И оказался прав.

Сатиры привели меня к меланхоличному Пьеро. Но когда он, собираясь выпить, поднял маску с горестно опущенными книзу углами губ, под ней оказался смеющийся рот Волынского. Чокнувшись с сатирами, Пьеро опрокинул в себя стаканчик и направился к невысокой стройной пастушке в полумаске. Сердце мое затрепетало – я тут же узнал Мари. В это время трое придурков демонов, громко смеясь, встали передо мной и закрыли Пьеро с пастушкой. Пока я обошел их, Мари с Волынским исчезли. Демоны подняли рогатые маски и залили в себя по стакану вина. «Лейб-гвардейские драгуны», – узнал я их, углубляясь в толпу.

Какая-то нимфа, удержав меня за руку, встала на цыпочки, чмокнула в щеку и, засмеявшись, ускользнула. Гневный пузатый морской бог с трезубцем громко ругал за что-то лакея. Тот виновато стоял перед ним, опустив голову.

«Да куда же они делись?» – проследовал я в другой зал. Неподалеку увидел дьявола с початой бутылкой в одной руке и хвостом в другой. Нечистый приветственно помахал бутылкой, но, сделав вид, что не заметил, я последовал дальше.

В зимнем саду целовались парочки, и мне показалось, что одна из них походила на пастушку и Пьеро – но, слава Богу, обознался. Облегченно вздохнув, вернулся в зал.

Поглядев на танцующих, флегматично направился вдоль анфилады комнат, вспугивая обнимающиеся парочки. «Может, и они сейчас где-то целуются?» – с угрюмым видом шел я дальше, когда вдруг услышал шум в одном из боковых помещений. Заглянув туда, увидел, как дьявол вначале три раза врезал меланхоличному Пьеро, приговаривая: – Это что за божий скоморох? – Затем сосредоточенно стал душить его хвостом, сбив маску. На этот раз углы рта Волынского и маски полностью совпадали…

У противоположной стены венецианский гондольер, сдерживая двух сатиров, во всю глотку вопил:

– Как бы сейчас пригодилось весло!..

В этот момент в комнату вбежала пастушка и, с ходу цапнув дьявола за плечо, принялась отталкивать его от Пьеро.

«Как я устал от этой буффонады!» – вздохнув, помог оттащить нечистого. При виде меня Мари, вскрикнув, закрыла Волынского, прижавшись к нему спиной:

– Сейчас мы друзья, а ежели чего сделаешь с ним, станем врагами.

«Господи! Как надоела эта шутовская интермедия!.. И какая мне разница, коли она не любит меня?..»

Сняв, я бросил в угол комнаты маску веселого Арлекина.

Встретившись со мной взглядом, Мари отошла от Волынского и взяла меня под руку. На глаза ее навернулись слезы.

– Я уезжаю домой, пожалуйста, проводите!

Надежда зажглась в моем сердце…

Ехали молча.

Никто из нас не мог первым начать разговор.

– Мари!.. Я совсем не нравлюсь вам?..

Она всхлипнула и, вытирая чудесные свои глаза, отвернулась к окошку кареты. «Зачем я унижаюсь? Ведь любовь не выпросишь…» В эту минуту карета накренилась на повороте, и моя рука неожиданно легла на ее грудь. Она оказалась упругой, но одновременно удивительно мягкой и нежной. Это было божественно!.. Я поцеловал ее, чуть коснувшись губ, и ощутил дыхание, запах духов и слабый стон то ли желания, то ли протеста…

– Я люблю тебя, Мари!

Ощущение счастья потрясло мою душу, подняв ее в горние выси.

– Я люблю тебя! – снова произнес я, чувствуя, как тело ее напряглось и отстранилось. А затем пощечина обожгла мою щеку.

Открыв дверцу кареты, она выпрыгнула на мостовую.

– Я всегда буду любить тебя!.. – держась за щеку, в отчаянии крикнул вслед, но она даже не обернулась…

В сердце моем стало пусто и холодно. «Жизнь окончена! – подумал я, вспоминая ее губы. – Сейчас приду домой и застрелюсь!..»

Я подумал, что теперь, после ее губ, не смогу целовать другую женщину, и что кроме нее мне никто не нужен, что ради нее брошу все… пойду на любое унижение, на коленях стану просить прощения…

Однако на следующий день после бессонной ночи поехал отвозить ей крестик. «Зачем он теперь мне? Как напоминание, что она разлюбила меня?!»