Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

Потому-то Наполеон отступал не как полководец, а как император, спрятавшись за штыки последнего своего оплота – старой гвардии.

Убедившись точно, что Наполеон отступает по Смоленской дороге, Кутузов отрядил за ним авангард под командой Милорадовича и Платова, а сам с остальной армией двинулся по параллельной дороге. Это было весьма удобно…

Во-первых, идущая параллельно русская армия заставляла торопиться Наполеона – как бы не обошли.

Во-вторых, войска Кутузова не зависели от остановок французов и шли менее разоренной местностью.

Казаки и партизаны тоже не давали отдыха французским солдатам, и в результате те совершали столь форсированные марши, что русские с трудом могли угнаться за ними.

Французским арьергардом руководил маршал Даву. Его 1-й корпус еще не полностью разложился и оказывал сопротивление русскому авангарду. В результате французский арьергард не успевал за армией. Но Наполеон спешил к Смоленску и не желал ждать отстающих.

Этим-то и воспользовались Милорадович с Платовым. 22 октября под Вязьмой они атаковали французов. Основные их войска ушли не столь далеко, чтобы не услышать звуки начавшегося боя. В другое время Наполеон вернулся бы и выручил своих, но сейчас перед ним стояла другая цель – Смоленск. К тому же все командование он передал своим маршалам. Они-то и помогли арьергарду.

Вице-король Евгений Богарне и Понятовский с трудом повернули солдат и кинулись на русских.

Казаки Платова вначале отошли, так как к ним не успела вовремя подойти пехота, но затем вместе с Милорадовичем обратили французов в бегство, причем уставшие от боев войска Даву спаслись тем, что укрылись за относительно свежими дивизиями вице-короля и Нея.

Сопротивление врага было сломлено, и Милорадович с Платовым заняли Вязьму.

Русские вошли в город с музыкой. Вся армия ликовала. О непобедимости французской армии никто больше не заикался. Слава ее была полностью развенчана!

Пораженный приездом матери в Рубановку, Максим написал ей нежное-нежное письмо, в котором сообщил и про Кешку. А затем азарт погони выветрил из головы мысли о Мари, пани Тышкевич и даже о матери. Казалось, они существовали в какой-то другой, полузабытой уже жизни. Сейчас лишь одна страсть жила в его сердце – настичь врага.

Наступил ноябрь. Днем дождило, а ночью подмораживало, и уставшие кони понуро плелись, разбивая первый тонкий ледок стертыми подковами. У французов лошади в большинстве своем и вовсе не были подкованы, и сотни их худых туш с переломанными ногами, пристреленных своими седоками, лежали обочь дороги, радуя русских ворон.

Конногвардейский полк постепенно пополнялся как рядовым, так и офицерским составом.

Заместителем к Рубанову назначили девятнадцатилетнего подпоручика, недавно окончившего 1-й кадетский корпус и неплохо показавшего себя в бою под Тарутино.

Хотя они с Рубановым были ровесниками, подпоручик смотрел на Максима почти как на Бога и чуть не молился на его две награды.

Тощую грудь Семена Сокольняка пока украшали лишь пуговицы.

Рубанов, напротив, глядя на узкие плечи, длинную нескладную фигуру, тонкую шею с торчащим кадыком и огромные уши, удивлялся, чем это он мог отличиться в бою – уж больно безобидный вид был у его заместителя.

Однако на трудности и тяжелый быт парень не жаловался, к обязанностям относился серьезно и с рядовыми общий язык нашел.

Единственно, кого он боялся как огня, так это Григория Оболенского, который сдал взвод поручику Лесницкому, переведенному из Новгородского кирасирского, и официально стал заместителем командира эскадрона.

Как оказалось, штаб-ротмистр Оболенский весьма прохладно относился к выходцам из кадетских корпусов, считая их неженками, и потому взялся перевоспитывать в соответствии с традициями полка.

Вспомнив, что ранее сам терпеть не мог уставы, проводил с молодыми офицерами занятия по изучению воинской науки, как только находил свободное время.

Вебер просто гордился своим заместителем, чего не скажешь о трех переведенных в эскадрон офицерах.

Третьим был однокашник Сокольняка, подпоручик Малахов, являвшийся заместителем Лесницкого.

Несмотря на быстрые темпы наступления, Оболенский требовал от своих офицеров, чтоб они были подстрижены и побриты сами и строго следили за внешним видом солдат.

В результате 2-й эскадрон Конногвардейского полка выглядел бодро и свежо. Заметив это, великий князь Константин вынес благодарность Арсеньеву, тот – счастливому Веберу, а Вебер – Оболенскому… Но был не так понят и послан к хранцузу.

Заместитель своего прямого начальника ни во что не ставил.

Однако Вебер терпеливо сносил такое к себе отношение, вспоминая как сказку то время, когда помыкал как хотел юнкерами.

Наступил холод, и Григорий Оболенский с помощью Нарышкина раздобыл копию кутузовского приказа, который совал в нос интендантам. «Итак, мы будем преследовать врага неутомимо. Настает зима, вьюга и морозы. Вам ли бояться их, дети Севера?.. Железная грудь ваша не страшится ни суровости погод, ни злости врагов. Идем вперед, с нами Бог, перед нами разбитый неприятель; да будет за нами тишина и спокойствие».

– Сами вы не догадаетесь, что скоро зима, и главнокомандующий вынужден напоминать, – говорил он интендантам. – А мне нужно теплое белье для солдат и новые сапоги, можно и валенки с полушубками, чтоб погреться.

Как нету?.. – бушевал он.

Интенданты тоже ссылались на этот приказ.

– Сказано же: «Вам ли бояться их, дети Севера? Железная грудь ваша не страшится ни суровости погод, ни злости врагов!» Тут не написано, что железная грудь в полушубке! – доказывали интенданты, но, глянув на яростные глаза князя и огромные, нервно сжимающиеся кулаки, сдавались, понимая, что их похороны обойдутся дороже.

Поэтому 2-й эскадрон был обут и одет в зимнее.

У французов дело обстояло намного хуже – бодрым императорским бюллетенем голый зад не прикроешь.

Тяжелый удар ожидал армию в Смоленске – никаких запасов там не оказалось. Все давно съели, разбили и разграбили.

Голодные солдаты, укутанные в женские шали и салопы, шныряли по оставшимся домам, высматривая воспаленными от дыма и бессонницы глазами, что бы найти съедобное и слямзить, проклиная между делом Наполеона. Было ясно, что зимовать здесь нельзя, и французы, покинув Смоленск, покатились дальше, к границам России.

С тех пор как в штабе Кутузова появился Василий Жуковский, там принялись изготовлять прокламации к наполеоновским войскам с призывом сложить оружие и сдаваться. Нарышкин деятельно помогал своему новому другу. Затем эти воззвания партизаны разбрасывали на путях отхода французов, нанося где только можно урон живой силе и обозам. Боевой дух неприятеля от этого, конечно, не возрастал.