Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

«Сумел-таки позолотить нужную руку», – подумал о нем Максим, усаживаясь за расшатанный стол с тусклой, издыхающей свечой.

– Неужели здесь будем рождение сына праздновать? – возмутился Нарышкин, брезгливо осматриваясь по сторонам; но любивший простоту Оболенский, осторожно устраиваясь на стуле, произнес:

– Посидим несколько минут и вдохнем пыльный воздух юности.

– Все-таки вы пиит! – улыбнувшись, польстил ему Рубанов.

– А ты быстро тащи водки и света, – велел князь трактирщику, чуть подвигая стул, чтоб уступить место Нарышкину.

Однако посидели прилично, поднимая тосты за юного графа, за молодость, за женщин и даже за красноносого англичанина.

Как и все евреи, владелец «Князя Изяслава» проникся глубочайшим почтением к князю Оболенскому. Подобострастно заглядывая ему в глаза и беспрестанно кланяясь, трактирщик ждал приказа и тут же бросался исполнять. Стол был заставлен водкой. От шампанского Григорий, помня клятву, благоразумно отказывался.

Оглядев пустые бутылки и слегка заикаясь, он промолвил:

– Для кого-то из нас пшеничная может оказаться несвежей.

Эй, любезный! – обратился к подбежавшему владельцу трактира. – А почему твоя забегаловка так называется?

– «Князь» – понятно, а «Изяслав» означает славный Изя! – скромно потупил коровьи очи хозяин.

Оболенский сначала вытаращился, а через секунду разразился громоподобным хохотом.

– Ну-у дает! Это мы, Оболенские, от черниговских князей произошли, и один из моих предков носил имя Изяслав.

– То есть вы с трактирщиком родственники, что ли? – предположил Рубанов.

Но, хвала Всевышнему, князь не расслышал его шутку.

Затем друзья навестили «Храброго гренадера», а вечер закончили в ресторане немца Фогеля, где Нарышкин вызвал на дуэль семеновского капитана, который имел наглость уверять, что государь, назначая в 1804 году супруга Марии Антоновны Нарышкиной оберегермейстером, то есть старшим егерем, якобы произнес следующую фразу: «Так как я ему рога наставил, то пусть же он и заведует оленями…»

А Оболенский, чтобы не уступить другу, подрался с пятью офицерами Польского уланского полка. Товарищи, разумеется, помогли ему, так как князь был отменно пьян.

Уланы закончили вечер в лазарете, а конногвардейцы – на Сенатской гауптвахте. Видя такую удаль, семеновский капитан приехал на «губу» просить у Нарышкина прощения. Дело дошло до Аракчеева и его стараниями – до императора.

Мнение всесильного фаворита было непреклонно – таким офицерам место не в гвардии, но в Сибири.

Однако за ротмистров венценосца просило пол-Петербурга.

Кроме папà Оболенского, простить неразумных просил друг императора Александр Николаевич Голицын, вельможа с Андреевской лентой, бывший егермейстер, а ныне гофмаршал двора Дмитрий Нарышкин и, главное, его супруга.

Такое количество великосветских голосов, конечно, перевесило голос Аракчеева, и государь велел пригласить провинившихся к себе, дабы лично разобраться в случившемся.

– Господа офицеры, как вам не совестно, право! – произнес император, потирая пальцем ямку на подбородке и любуясь отточенной выправкой конногвардейских повес.

До этого, сталкиваясь с ними во дворце, он не обращал на них внимания, а тут неожиданно всплыло в памяти, как юнкерами они свалились в яму.

«Видимо, по ассоциации с ямкой на подбородке вспомнил начало их послужного списка, – усмехнулся он и, убрав руки за спину, принялся вышагивать перед офицерами. – Как дальновидно поступил я в то время, оставив ребят в армии.

Вон какие орлы. Вся грудь в орденах. И как славно, что не разжаловал их, когда стали корнетами, а направил в Молдавскую армию…»

– Сколько вам лет, господин ротмистр? – обратился к Рубанову, припоминая, с какой красивой дамой встречал его на балу.

«Только вот не помню где: то ли в Вильне, то ли в Варшаве, то ли в Париже».

– Двадцать два года, ваше величество, – услышал ответ.

«Вот сколько он успел совершить за двадцать два года… Толковые и храбрые офицеры, а ведь, в сущности, еще мальчишки, – умилился самодержец, наблюдая, как преданно глядят на него эти прекрасные русские оболтусы. – Видимо, поляки сами задрались, – решил он. – Неужели, из-за них лишать армию столь мужественных офицеров?.. Коли в тот раз поступил дальновидно и мудро, то неужто теперь отправлю в отставку… о Сибири неуместно даже говорить… этих верных и храбрых защитников трона?

Алексею Андреевичу – что? Ему престол по наследству не передавать. А мне следует думать, кто будущего императора и державу защищать станет. Не поляки же?!

Аракчееву лишь бы сейчас во всем порядок был, а дальше своего носа видеть не желает, – разозлился на своего любимца Александр, но тут же успокоился. Порядок, конечно, необходим! – снова стал рассуждать он. – Но наказание за проступок они понесли… Неужели, стану второй раз наказывать?»

– Надеюсь, господа, впредь такого не случится? – стараясь выглядеть строгим, обвел глазами конногвардейцев.

– Так точно, ваше величество! – хором рявкнули офицеры.

«Хороши, – снова умилился император. – Однако Аракчеева тоже обижать негоже!»

– Так вот, господа ротмистры. Завтра поедете на прием к Алексею Андреевичу и попросите за содеянное прощения…

«А сегодня его увижу и намекну, чтоб простил офицеров, – поглядел вслед выходящим из кабинета гвардейцам. – Нельзя лишать армию таких командиров. Им бы жить во времена петровских ассамблей, когда сиволапые московиты пьянствовали с голландскими моряками… Вот бы где они были на месте», – развеселился Александр, несколько утрируя ситуацию.

– Ну, вот и он, огорчеевский домишко, – вышли из кареты Оболенского конногвардейцы у серого одноэтажного здания на углу Литейной и Кирочной.

К резиденции «железного графа» подъезжали кареты и возки, из которых выходили сановники, офицеры и всякая мелюзга. Объединяло всех одно: ужас в глазах и дрожащие руки. Перекрестясь на окно кабинета, посетители исчезали за высокой дверью.

– Пойдемте, господа! – отпустил карету князь Григорий.

– Креститься не будем? – поинтересовался хрипловатым голосом Нарышкин.

– Не в церковь идем! – стараясь придать интонации бодрые нотки, ответил Рубанов и первый шагнул за высокую дверь.

Приемная оказалась полна, но всесильный фаворит пока не принимал. Конногвардейцы заметили несколько знакомых, но те лишь кивнули головами, не испытывая желания подойти ближе – неизвестно, чем дело закончится…

– Мы тут как прокаженные! – усмехнулся Оболенский, независимо усаживаясь в продавленное кресло, накрытое чехлом.

Его примеру последовали друзья, чинно усевшись на стоявшие у стены истертые задами стулья.