Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

Нарышкин срочно уехал в Москву, получив послание от родителей, что скоро станет отцом.

Нагулявшийся Рубанов занял двухкомнатную квартирку в конногвардейских казармах – ни от кого не зависишь и от службы недалеко. Тяжелый саквояж с золотыми червонцами он поставил за диван и накрыл скатертью. На жизнь ему пока хватало и своих денег. О завещании де Сентонжа Максим не рассказал даже друзьям.

Осенью Петербург начал заполняться прибывающей из имений и вотчин аристократией. В Зимний приехала царская семья. По дворцу сновали пажи и хихикали незнакомые Рубанову молоденькие фрейлины.

«Черт-дьявол! – думал Максим, инструктируя начальника караула поручика Сокольняка. – Сколь много случилось изменений в сей жизни. Я – ротмистр и провожу инструктаж, полностью отвечая за жизнь их величеств».

Из Рубановки пришло письмо, начало которого до отказа было забито приветами, а конец – слезными жалобами: «Барин, ваше высочайшее благородие, – самолично писал Изот, – вот вам Крест Святой, как только поставлю винокуренный заводишко, так сразу вышлю целую тышшу…»

«Как же, жди от него! – рассмеялся Рубанов, скользнув взглядом за диван. – Следом какую-нибудь фабрику по производству удобрений задумает организовать, а там и людишки понадобятся, так и придется в сентонжское наследство залезть. Новую шинель к зиме надлежит справить и вицмундир…»

– Вашскародь?! – отвлек его Шалфеев, протягивая конверт. – От их превосходительства генерала Голицына послание.

В субботу, надев парадную форму, Максим отправился с визитом к Голицыным. Князь Петр встретил его с распростертыми объятиями, чего нельзя было сказать о княгине Катерине. Ее напряженное лицо не могло скрыть тревоги, хотя она старалась выглядеть беззаботной и приветливой.

Это заметил даже князь: «Как супруга от Рубанова отвыкла», – подумал он, и тут в комнату вбежал мальчик, а следом – испуганный гувернер-француз.

Увидев сына, княгиня вздрогнула и растерянно глянула вначале на мужа, затем на Максима.

– Голицын-младший! – нежно погладил по светлой головке сына князь Петр. – Поздоровайся с гостем, – легонько подтолкнул его к Рубанову, и Максим увидел себя в детстве.

Лишь родинка на щеке была поменьше и с другой стороны.

Мальчик смело поклонился гостю и тут же обнял отца.

– Сколько же лет будущему генералу?

– На Рождество пять стукнет, – похвалился князь Петр. – Растет наследник.

Да-а, кстати, ротмистр. Сегодня званый обед дает мой дядя, Александр Николаевич. Вы непременно должны посетить его. Тем более что в бытность свою корнетом были представлены ему.

Максим глянул на опустившую глаза княгиню Катерину и решил отказаться, вспомнив, как она встречала его раньше.

– С удовольствием, князь! – неожиданно для себя произнес он.

«И зачем мне это?..»

– Возобновление знакомства весьма полезно для вашей карьеры, – словно ответил на его мысленный вопрос Голицын. – Ведь верно, Катеринушка? – поцеловал в лоб жену. – Ну иди, дружок, – потрепал по щеке сына и, взяв под руку Максима, повел в кабинет.

Царский друг и любимец встретил Рубанова приветливо и, с удовольствием оглядев его статную фигуру в белом мундире, похвалил за верную службу отечеству и императору.

Максим, разглядывая маленького лысенького царедворца, сморщил лоб, думая, чем бы ответить на комплимент и похвалу.

Не найдя в его внешности ничего примечательного, а в душе – никаких талантов, кроме умения мирить государя с любовницей, решил не то чтобы ругнуть, но несколько унизить или, точнее, уязвить влиятельного врага и конкурента на царские милости графа Аракчеева.

– Так точно, ваше сиятельство. Российский самодержец справедлив, в отличие от Алексея Андреевича, и щедро награждает верных слуг.

– О-о-о! Как вы правы, господин офицер, как правы. Несравненный Александр щедро жалует своих подданных и зря никого не обидит, не то что этот солдафон Аракчеев. – Посадил Максима за стол неподалеку от себя и с удовольствием весь обед вел с ним беседу.

Через неделю Петр Голицын повез Максима на бал к вельможе.

Пожилой сановник ничуть не изменился, был все так же толст и важен.

– Какие бравые у нас офицеры! – поправляя голубую Андреевскую ленту, похвалил он Максима.

– Все это благодаря стараниям и радению об армии его сиятельства графа Аракчеева! – бодро отрапортовал Рубанов, помня о великом уважении статского генерала к Алексею Андреевичу.

– Замечательный молодой человек! – подытожил вельможа, благосклонно отпуская Рубанова пойти поклониться двухсотлетней родственнице, которая столь высохла, что в монокль могла глядеть обоими глазами.

Голицын при словах Рубанова хмыкнул, удивленно поджал губы, а затем произнес:

– Ежели и далее станете так себя вести, то генеральские эполеты не замедлят оказаться на ваших плечах.

– Сами же, князь Петр, изволили недавно сказать о пользе связей при дворе!

В октябре из Москвы прибыл Нарышкин.

– Господа! Господа! Поздравьте. У меня сын!.. – восторженно вопил он, встретившись с Оболенским и Рубановым. – Предлагаю по этому поводу зверски напиться…

Оболенский, мягко говоря, не возражал.

С удовольствием принял предложение и Рубанов.

«Как все-таки славно, что у меня есть друзья! – в который раз подумал он. – С ними я могу быть самим собой. Тут мне не нужно лукавить, лгать и лицемерить…»

День стоял чудесный, и компания решила не брать извозчика, а идти пешком до первого питейного заведения. Печатая шаг по тротуару, Оболенский неожиданно остановился и уставился на окно первого этажа, в котором виднелась прелестная и, по-видимому, только что проснувшаяся девица. Ничуть не смущаясь полуголых плеч, она что-то подшивала, временами бросая бесстрастные взоры на улицу.

– Белошвеечка! – заорал князь, испугав худую клячу, понуро тащившую телегу.

Дремавшая в подворотне собачонка сочла за благо перебраться в другое место.

Лишь одна девица не обратила внимания на князя.

– А у меня шов разошелся на панталонах! – сделал он еще одну попытку привлечь ее внимание, но она, безразлично глянув в окно, опустила голову и перекусила нитку.

– Пойдемте, Григорий, – потянул его за рукав Нарышкин.

– Да! Есть более важные ценности, – подхватил друга под вторую руку Рубанов. – К тому же ясно видно, что она глухая, да и окно закрыто.

– О мой Бог, господа! – вдруг снова остановился Оболенский, на этот раз разглядывая вывеску «Князь Изяслав». – Ведь это же было Мойшино заведение. Неужели вернулся и переименовал? – С любопытством зашли они в тусклое помещение.

– Так же, как и всегда! – констатировали увиденное.

Кланяясь, к ним спешил носатый и пузатый жид, но не Мойша.