Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

Весенний переход под Стрельну как всегда обрадовал конногвардейцев. Как и весь полк, юнкера были оживлены и веселы.

– Опять к вдовушке? – поинтересовался у Оболенского Максим.

– Ну уж нет! – сунул тот янтарный чубук в рот и через минуту блаженно выдохнул облако дыма, в котором запросто можно было бы замаскировать взвод кирасир. – Что-нибудь попроще подберем…

Домик юнкера сняли не в Стрельне, а в близлежащей деревушке, подальше от бдительного ока Вебера и купеческой вдовы с дочерями. Но как оказалось, насчет женщин беспокоились напрасно. Зимой вдова и дочери поочередно выскочили замуж… Дочки покинули Стрельну, а их мамаша, забросив скобяную торговлю, заправляла в трактире под названием «Жареная курица».

Двое дядек поселились по соседству с молодыми конногвардейцами, а Шалфеев снял угол в Стрельне, поближе к прошлогодней молодке, на чем и погорел… В конце июля уже играли свадьбу.

Перепивший вахмистр все приставал к жениху насчет какого-то рапорта, а в самом конце гуляния грозился невесте самолично проверить… Правда, никто из гостей ничего не понял, а спекшегося вахмистра положили спать на. попоне, в саду под яблоней.

– Даже пьяненький о службе думает! – хвалили начальника кирасиры. – Вишь чего, и у невесты выправку аль амуницию проверить желат… А Шалфеев – ерой! Вон каку видну кралю царским носом унюхал! – смеялись они.

Рубанов подарил своему дядьке последние пятьдесят рублей. Оболенский и Нарышкин – по такой же сумме.

– На обзаведенье по первости хватит! – радостно наложила руку на деньги вновь испеченная Шалфеева.

– Что, брат! – ржали гвардейцы. – Самого главного командёра на шею себе посадил…

После свадьбы эстандарт-юнкера стряхнули пыль с уставов и принялись вспоминать, что они когда-то читали.

– Братцы, а я кроме названия ничего не помню! – затосковал Оболенский. – Похоже, не бывать мне корнетом…

– Полагаю, тебе сразу подпоручика дадут! – успокаивал его Рубанов.

– До вахмистра бы дослужиться! – безнадежно вздыхал князь.

Нарышкин не отвлекался на пустые разговоры и усердно грыз военную науку.

Через несколько дней юнкера сдавали один из главнейших в своей жизни экзаменов.

«Ротмистр в ужасном настроении – не сдадим!» – паниковали они.

Будто случайно за день до экзамена в Красном появился папà Оболенского и о чем-то долго совещался с бароном. Отпрыска в этот приезд он игнорировал и денег не дал ни гроша, чтобы любимый сынуля хоть на экзамен явился трезвым.

Рубанова догнало письмо от княгини – с курьером привезли из Стрельны. В письме она настоятельно просила посетить в Петербурге ее дом. «Зачем? – недоумевал Максим. – Может, собирается пораньше из деревни приехать?»

На экзамене решили присутствовать сам командир Конного полка Янкович, весь прошлый год воевавший со шведами в армии Буксгевдена, исполнявший обязанности командира Арсеньев и какой-то штабной чин.

– Все! Крышка! Тут даже моему ангелу-хранителю не совладать… – опустил руки Оболенский.

– Конечно не совладает, потому как вечно с похмелья у тебя! Прости господи мою душу грешную, – перекрестился Максим.

Оболенский неожиданно обиделся за своего ангела, а Нарышкин, напротив, развеселился, представив страждущего херувима.

Но княжеский ангел, как всегда, оказался на высоте… Вечером к юнкерам зашел Вайцман и, строго настроив их на завтрашний экзамен, подал Оболенскому листок с тремя вопросами и ответами на них.

– Чтобы к утру знали, как «Отче наш», – уходя, распорядился он, – а то опять опозоримся перед командирами.

На следующий день полковник Арсеньев до седьмого пота гонял Рубанова и Нарышкина по уставам, проверяя их знания, и выдохся вместе с ними, не задав князю ни единого вопроса.

Григорий Оболенский бодро ответил на три заданных ротмистром вопроса, заслужив благосклонную улыбку полковника, и теория на этом закончилась. В практических же вопросах – скачке, рубке, стрельбе и прочем – князь не уступал своим друзьям, а может, был и лучше их. Молодые кирасиры стали уже бравыми вояками на втором году царской службы!

Словом, 19 августа приказом по полку эстандарт-юнкерам присвоили первое офицерское звание – стали они корнетами русской гвардии! Прослезившийся папа Оболенского не пожалел денег, и по приезде в Петербург целую неделю корнеты ныряли из кабака в кабак, обмывая офицерские погоны, пришитые дядьками на их юнкерские колеты.

В «Храбром гренадере» встретились с такими же счастливыми кавалергардами, тоже в офицерских погонах.

– Господа офицеры! – орали они. – Пьем за ваше здоровье!..

Из кабаков шли в рестораны, после них в гости к Оболенскому, благо всем им до середины ноября предоставили отпуска. Через неделю приехавший из Москвы отец Нарышкина, с помощью слуг погрузив сына в возок, увез его домой. Папа Оболенского, тоже с помощью слуг, взгромоздил наследника на вместительный дормез, запряженный шестериком, и отправил похмеляться в деревню. Кавалергарды разъехались по своей родне, а оставшийся в одиночестве Максим решил отправиться в Рубановку. Перед отъездом наведался в голицынский дом.

Княгини там, разумеется, не оказалось, но старый хромой, слепой и глухой лакей, щеголявший в барском парчовом халате, подал ему еще одно письмо и сто рублей от князя Петра. В письме княгиня поздравляла с офицерским чином и просила посетить указанный адрес, чтобы снять мерку для новой офицерской формы, которую к ноябрю и пошьют. После этого приглашала к себе в имение. Кликнув недовольного лакея, слава Богу, он находился в соседней комнате, Максим велел принести перо и бумагу. Быстро написав княгине благодарственное письмо, сообщил о своем отъезде в Рубановку. Снять мерку у француза портного он все же не поленился и затем направился в канцелярию лейб-гвардии Конного полка, где получил подорожную и деньги.

На следующее утро почтовая тройка миновала Поцелуев мост и мимо Морского собора и Никольского рынка повезла Максима к заставе. Проезжая рынок, он внимательно поглядел, нет ли у ворот знакомой ведьмы…

Когда неспешно тряслись по набережной Фонтанки, почтовому ямщику надоело молчать, и он стал занимать корнета рассказами, что тоже не лыком шит и в свое время скакал с экстрапочтой в Москву и Киев с саблей и рожком на боку. Поведал, что имеет медаль за то, что отбился от лихих разбойничков в лесу под Москвой.

– Деньжищ в запечатанных мешках везли – страсть! И, кабы не кони, валяться бы мне в овраге с пробитой башкой… И брат мой почтарем был, – рассказывал он, – сейчас пенсию получает за двадцать лет непорочной службы и увечье, на оной нажитое, – двенадцать рублев в треть, то есть трешницу в месяц. Не больно-то, господин офицер, разживесси с такими деньгами…