Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

– Проси их сюда! – гордо сел он в кресло и закинул ногу на ногу, затем, неожиданно разволновавшись, встал и прошелся по комнате.

Заслышав шаги, снова уселся в кресло и картинно оперся щекой о ладонь.

Постучав в дверь и тихонько покхекав для приличия, в комнату вошли четыре деда и дружно закрестились на образа, затем степенно поклонились Рубанову. Среди парламентеров Максим увидел и вчерашнего дедушку. Следом за ними вошла и встала у стены, прижавшись к ней спиной, пожилая служанка.

«А этой-то чего надо?» – подумал Максим, но выпроводить ее из комнаты не решился. Старики, поглаживая седые бороды, глядели на него. Максиму неуютно стало под их взглядом, и он переменил положение, усевшись прямо и вытянув ноги. Молчание затянулось.

Наконец вчерашний дедушка, негромко прокашлявшись, надтреснутым голосом произнес:

– Здравия тебе, ваше благородие, и долгих лет жизни!.. – Вопросительно глянув на Рубанова, подождал минутку, приставив широкую ладонь к такому же по величине уху и, ничего не услышав в ответ, потоптавшись новыми лаптями на месте, продолжил: – Обчество велело вам кланяться и просило заступиться… совсем замучил окаянный Данилка! Житья не дает… – хотел он высморкаться, но передумал.

– Дочку мою с домочадцами продал! – срывающимся голосом произнес другой старик, и выцветшие от долгих годов, горячего солнца и буйного ветра глаза его увлажнились. – Один остался таперя…

– А моего единственного сынка в некруты велел отдать! Скоро заберут мою кровинушку… – сложив руки под грудью, в голос заревела служанка, перебив старика, и рухнула на колени перед Максимом.

– Цыц ты, неразумная баба! – стукнул дед корявой клюкой об пол.

«Из акации, похоже, вырезал, – подумал Максим, непроизвольно поднимаясь с кресла. – Душу из борова вытрясу, как поймают!» – Злоба закипала в сердце, и он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.

Неожиданно резко распахнулась дверь, ударившись фигурной бронзовой ручкой о стену, и в комнату влетела запыхавшаяся барыня.

– Жаловаться пришли! Мало вам кнутов было… – визгливым неприятным голосом завопила она. – Только и ждете, воронье, чтоб его не стало… Так и кружите над ним. Ужо назначу Данилу старостой… Гони их в шею! – повернула она разъяренное лицо к сыну, и слова замерли у нее на губах… Такой дикой ненависти, как в родных сыновьих глазах, она в своей жизни еще не видела.

Дрожь прошла по ее телу, и Ольга Николаевна вся сжалась, словно от удара, поняв, что потеряла не только любовника, но и сына…

Зябко передернув плечами и ссутулившись, она медленно вышла из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.

– На улицу выходить боимси… – продолжил вчерашний дед.

«…Вдруг Данилке на глаза попадесси… и он изгиляться зачнет», – долго еще перечисляли они свои горести и обиды.

Давно так тоскливо и муторно не было на сердце Рубанова.

«Господи! – думал он. – Неужели мать не видела, с кем живет?.. Почему смерть отца ничему ее не научила?! – С силой сжал он кулаки, проткнув ногтями кожу ладоней. – Ну почему, почему у меня такая мать?.. – Мерил он комнату шагами, отпустив крестьян и пообещав во всем разобраться.

«В рекруты парня, конечно, не отдам, – рассуждал Максим, пытаясь не думать о матери, – а проданных выкупить не на что!.. Ну, Данилка!.. Твое счастье, что убежал…» – скрипнул он зубами.

Ближе к вечеру пожилая служанка, в пояс поклонившись Рубанову, доложила о приходе гостьи.

– Чего ты все кланяешься?! Сказал тебе, сына оставлю, значит оставлю… Не война чай! – Скорбно сжатый рот женщины медленно, словно нехотя, растянулся в благодарной улыбке. – Да кто там еще?

– Нянька вашенская пожаловали… – расправила она передник.

– Лукерья?! – обрадовался Максим. – Да что же она в дом не идет?.. – Побежал он навстречу, распахивая двери.

В седенькой сгорбленной старушке, робко стоявшей перед крыльцом, он не сразу узнал властную и уверенную в себе домоправительницу и няньку, какой запомнил ее перед отъездом в Петербург. И лишь когда она напряженно глянула на тонкую высокую фигуру в белом колете и увидела радостно заблестевшие глаза и расплывшийся в счастливой улыбке детский еще рот, безмерная любовь сделала ее прежней – той, которой она была полтора года назад.

Протянув руки, Максим бросился к ней, сжав в объятиях и разобрав в ее бормотании одно лишь слово: «Внучек…»

– Дай-ка я погляжу, каким ты стал! – отстранившись от него после первых объятий и поцелуев, произнесла Лукерья и всплеснула руками, с гордостью и нежностью разглядывая подтянутую фигуру в военной форме. – Вылитый отец! Только росточком повыше… – разгладила видимую лишь ей складку на колете и тут же сникла, потупив глаза и съежившись. Удивившись, Максим обернулся, успев заметить в проеме двери бледное лицо матери.

– Чего же мы в дом не идем, нянюшка? – взял ее за руку и, преодолев слабое сопротивление, повел в комнаты, шутливо рассуждая по пути, какая она стала важная дама, коль о ее приходе официально докладывают…

– Станешь тут «важной», ежели Данилка в шею однажды вытолкал, а дочка промолчала, – тихонько произнесла она, с тревогой поглядывая на дверь.

– В бегах твой Данилка!.. – зло грохнул кулаком по столу Максим. – Поймаю – душу из подлеца вытрясу! А эта ему во всем потакала!.. – в бешенстве кивнул куда-то в пространство.

– Максимушка… – отшатнулась старушка. – Грех так о матери говорить. – Перекрестила его, затем покрестилась сама и, подойдя к столу, поставила упавший канделябр и вставила в него обгоревшую свечу. – Не надо уподобляться этому злыдню! – Стряхнула восковые крошки со скатерти и села на краешек стула, сложив усталые морщинистые руки на коленях. – Расскажи, как там в Петербурхе? – с любопытством произнесла она. – Тяжело, поди, ученье далось…

– Не просто без твоих пирожков было! – весело засмеялся Максим, усаживаясь напротив.

– А мать не вини! – попросила старушка. – Запуталась она, а помочь некому…

Их разговор прервали громкие мужские голоса, раздавшиеся во дворе и ясно слышимые сквозь раскрытые окна.

– Это Агафон с задания прибыл, – улыбнулся Максим. – Со вчерашнего дня якобы Данилку ловит, а сам, скорее всего, в кабаке с новым другом просидел. Пойду расспрошу.

– Ваша благородия, полиц… лиц… клистеру доложено! Меры, грит, будут приняты, беглеца, грит, непременно пумают и сюда предоставят! – отрапортовал Агафон, раскачиваясь, словно лошадиный хвост.

«Услышь его полицмейстер, за "клистера" точно потянул бы к ответу…» – усмехнулся про себя Рубанов.

– Мы его всю ночь искали! – икнул заезжий ямщик. – Как он посмел маво друга в пузо лягнуть?.. А-а?

– И ни в одном кабаке не нашли? – улыбнулся Максим, случайно разглядев за занавеской окна тут же скрывшееся белое материнское лицо. «Переживает!..» – брезгливо подумал о ней.