Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

Максим охлопал свои карманы, набитые ассигнациями.

Пока проехали половину прогона, он досконально знал, сколько взыскивают на почте за каждый лот веса посылки и чем отличается легкая почта от тяжелой.

Погода стояла прекрасная – конец августа радовал теплом и солнцем. Максим любовался желтеющими деревьями и ясной голубой далью с его Рубановкой где-то там, в необъятном просторе. Возок подскакивал на ухабах и рытвинах, поскрипывая плохо смазанными колесами. В пол-уха слушая ямщика, Рубанов попытался насвистывать марш Конного полка, задумавшись, что ждет его там, впереди… и не только в деревне, а еще дальше…

Пыльная дорога, цепляясь за колеса кочками и ухабами, все же уходила назад. Лошади плелись кое-как, временами фыркая, прядая ушами и тряся головами, казалось, что они тоже слушают хозяйские байки и иногда соглашаются с ними, иногда нет.

Проезжая какую-то деревушку, ямщик остановился у избы с подслеповатыми окошками и долго переругивался с вышедшим босым бородатым мужиком. Потом они поили лошадей и пригласили Максима отобедать чем бог послал. Бородатый оказался кумом ямщика. Рубанов дал им полтину, и кум помчался за водкой.

В соседнем дворе раздавался звук топора, тешущего дерево, и слышался мужской голос, негромко напевающий песню. Пить Максим не стал, а, быстро пообедав, вышел во двор и, устроившись в тенечке, задремал.

Запрягли лошадей лишь под вечер и по прохладе тронулись дальше. «Не скоро я эдак-то домой попаду!» – рассуждал Максим, поторапливая ямщика.

– Не сумлевайтесь! – клевал тот после выпивки носом. – Довезем куды следоват…

Закатившееся солнце сменила жирная наглая луна. Приятный вечерний ветерок нежно охлаждал разгоряченную за день дорогу и усталых путешественников. Поздно ночью, проделав один прогон, подъехали к дому смотрителя.

– Какие лошади!..– отчаянно замахал руками вышедший на крыльцо станционный смотритель, плутоватым глазом кося на карман Рубанова. – Какие лошади, ваше благородие? – вопил он. – Вчерась важный енерал в Москву проехать изволили, раз! – Стал загибать пальцы. – Днем трех уполковников в Петербурх отправил, да у меня некоторые – вторые сутки сидят – и ничего… молчат! А вы – лошадей!.. – Опять хитро поглядел на рубановский карман.

Вздохнув и ничего не сказав смотрителю, Максим пошел в дом, заметив несколько незаложенных дорожных экипажей, стоящих в просторном дворе с распахнутыми настежь воротами. В доме Максим сделал еще одну слабую попытку раздобыть лошадей, сунув в руки смотрителю свернутую подорожную. Не поняв, тот обрадовался, но разглядев, что это не деньги, сурово произнес, уходя в другую комнату:

– Нет лошадей! И не скоро будут.

Аккуратно убрав бумагу в карман, Максим огляделся, поняв, что ночевать придется здесь. Станционный дом был вместительный, деревянный и старый. Из сеней Максим прошел в залу, где около десятка проезжих ели, пили, курили и разговаривали. Огромный самовар стоял на внушительном, крепко сколоченном столе. На потертых диванах спало несколько человек. Комната была заставлена баулами, чемоданами и корзинами. Растерявшись, Рубанов остановился посредине, не зная, куда пойти. Внимания на него никто не обратил. Из соседней комнаты появился смотритель и, лавируя между поклажами, направился к нему и взял под руку.

– Ваше благородие в «генеральскую» приглашают! – произнес он, подталкивая Максима к облупленной двери. – Лошадей-то все равно нет, – на всякий случай добавил он, с поклоном отворяя дверь.

Представшая перед глазами зальца была маленькой, но зато опрятной и чистой, без клади на полу и даже почти без мух. На окнах висели занавески, полы были чисто вымыты, и пыль с крашеного шкапа и письменного стола красного дерева стерта. Небольшой круглый столик, покрытый скатертью и окруженный стульями, стоял посреди комнаты. У стен друг против друга находились два приличных на вид дивана. На одном из них сидел не старый еще, но абсолютно лысый мужчина в белой рубашке. Его отекшее лицо с маленькими, бегающими по сторонам глазками повернулось к Максиму. На одном из стульев висел семеновский мундир с капитанскими эполетами.

– Располагайтесь, корнет! – радушно пригласил хозяин мягким, приятным голосом. – А ты, братец, быстро принеси-ка самовар и водки, – велел он смотрителю.

Низко поклонившись, тот кинулся выполнять приказ.

Максим расположился на другом диване и независимо забросил ногу на ногу, подумав, что благодаря офицерским погонам вон какие люди с ним на равных разговаривают.

– А позвольте спросить, – обратился к нему капитан, поднимаясь с дивана, – куда вы держите путь, молодой человек?

Максим ответил.

Дверь раскрылась и, неся самовар, ввалился смотритель. Следом вошла пожилая женщина и молча поставила на стол чистые чашки, хлеб и бутылку водки.

– Сейчас принесу ужин, – уходя, пообещала она.

За ужином представились друг другу и разговорились. Капитан просил называть его Николя и рассказал, что едет в штаб одной из пехотных дивизий.

– Часть пути можем проехать вместе, – заявил он. – Утром смотритель обещал лошадей.

Максиму хотелось спать, но было неловко бросить разговор и словоохотливого семеновца.

– А не хотите ли в картишки? – предложил тот, откуда-то достав и мастерски тасуя колоду. – Нет-нет, по маленькой… – перебил попытавшегося отказаться корнета. – Всего полчасика, а затем спать! – успокоил Рубанова своим мягким, приятным голосом. Лысина его блестела от пота.

– Ну разве ежели в фараона, [11] Фараон – карточная игра. – вздохнув и сонно хлопая глазами, дал согласие Максим.

– Прекрасно, прекрасно! – засуетился капитан, пересаживаясь за круглый стол и взглядом приглашая корнета располагаться напротив. Карты мелькали в его руках…

Через час в бумажник семеновца перекочевали сто рублей, полученные Рубановым от князя, и часть его подорожных. После этого сон покинул Максима, и он мрачно лежал на диване, вслушиваясь в храп семёновца. «И надо мне было в эти карты играть?! Осталось всего три червонца…» До утра заснуть так и не сумел.

Рано утром смотритель лично принес офицерам самовар и доложил, что лошади запряжены, при этом хитро глянул на Рубанова. Капитан сдержал слово, взяв юного корнета, и даже угощал на станциях шампанским за его же проигранные деньги.

Последнюю часть пути Максим проделал один.

Родные места не произвели на него ни малейшего впечатления – ни одна струнка не заиграла в душе и сердце не замерло от нежности и восхищения. Безразлично окинул он белеющую на пригорке Покровскую церковь и без всякого интереса медленно протащился по Чернавке, пропахшей скошенным сеном и хлебом.

В отместку Максиму и мрачному, под стать его настроению, ямщику местные собаки не отреагировали почетным лаем на приезд столь долгожданного гостя и, лежа в пыли у ворот и калиток, тяжело поводили лохматыми боками, безразличным взглядом провожая возок.