Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

Блики огня от камина делали ее тело то розовым, то белым. То вдруг она скрывалась в тени, а то раскрывалась вся навстречу ему. От его поцелуев она выгибалась и горела… Обняв за плечи, потянула его на себя и вдруг замерла на какое-то неуловимое мгновение, словно в последний раз решала, надо ли ей это? Хочет ли она его!..

Затем она глубоко вздохнула и стала подаваться вперед, навстречу ему. С этим вздохом, казалось, ушли все ее сомнения, и для себя она решила тревожный вопрос, поставленный еще господином Шекспиром: «Быть или не быть?!»

Она хотела ребенка!. И ничто теперь не могло ее остановить.

Живот ее стал мелко подрагивать, маленькие груди напряглись с такой силой, будто собирались оттолкнуть мужское тело от своей хозяйки. Острые соски уперлись крупными розовыми головками в кожу Максима. Затем живот ее задрожал сильнее, и Максим услышал слабый вздох. Пальцы княгини впились ему в спину, но боли он не ощущал. Раскрыв глаза, он увидел ее лицо. Оно исказилось, превратившись в невиданную им прежде маску наслаждения и экстаза… Глаза она зажмурила с такой силой, словно боялась, что если кто их увидит, то она ослепнет навеки. Сквозь плотно сжатые губы вырывались то ли стоны, то ли хрипы. Неожиданно это до неузнаваемости изменившееся лицо вселило в Максима бешеную страсть и неистовство.

Ничего важнее этой женщины не существовало теперь для него. Ради нее он готов был забыть все на свете, предать друзей и растоптать свою честь и совесть, лишь бы она стонала в его объятиях. Ему захотелось, чтобы лицо ее еще больше исказилось от страсти, и он не стал щадить ее.

Пространство как бы преломилось в его сознании, и ему казалось, что не здесь, рядом, а где-то там, далеко, он слышит жалобные женские крики… и от криков этих он приходил в еще большую ярость и неистовство, мял и целовал женское тело, наслаждаясь ее болью, ее страстью и ее счастьем. Он чувствовал, как ногти царапали и рвали ему спину, но ничто не могло отвлечь и остановить эту бешеную пляску!

Затем в какой-то миг дыхание их смешалось… Спазм перехватил горло и не давал кричать… и наступила тишина, от которой хотелось плакать и молиться… тела их расслабились, не в силах даже отпрянуть друг от друга, а влажные волосы спутались и перемешались на подушке…

Проснулся Рубанов один. Княгини Катерины рядом не было.

Вспомнив бурную ночь, он с истомой потянулся усталым телом и неожиданно с еще большей страстью захотел эту женщину… Совесть не мучила его, и стыда за содеянное он не испытывал. Не он первый пожелал близости… Но, о Господи! До чего теперь он хотел ее… Хотел почувствовать ее губы, прижаться к божественным трепетным бедрам, вдохнуть в себя аромат возбужденной женщины, услышать ее стоны и увидеть страсть на ее лице…

Он будто воочию увидел ее всю, пылающую от желания, ласкающую его с искаженным от чувственности, блаженства и боли лицом. Откинув мятую простыню, он собрался искать ее. Тело его дрожало от с трудом сдерживаемого желания…

– В каком вы виде, корнет? – услышал он сухой, негромкий и безразличный голос из приоткрытой двери, и вошла ОНА. В строгом темном платье, скрадывающем фигуру и закрытом до самого горла. Глаза ее не излучали больше чуда любви и страсти. Искусанные губы сурово сжаты, а брови нахмурены.

– Княгиня! – не успел произнести Максим, как она остановила его.

– Ничего не было… И никогда больше не будет! – Она отчужденно отстранилась, когда он попытался взять ее за руку. – Оденьтесь, – бросила ему, – в доме слуги, и я не желаю разговоров… И вот еще что… – обернулась в дверях к обескураженному корнету, – завтра или самое позднее послезавтра я уезжаю в деревню. Вы можете пока здесь жить, но как только вернусь, вам, Максим Акимович, надлежит немедля покинуть сей дом. Вы и сами понимаете, что так надо… – оставила его одного.

Он ожидал всего, но только не этого ледяного тона и не этих слов. «Максим Акимович!.. – грустно усмехнулся он, одеваясь. – И где они взяли моду – после ночи любви… и сразу в деревню!»

Через месяц конногвардейский полк, согласно традиции и приказа, в полном составе отбыл на «травку» в благословенную, ленивую, вольную и пьяную Стрельну. Никогда еще с такой радостью Максим не покидал холодный, напыщенный, вальяжный, жеманный и аристократичный Петербург. Впереди было лето и целая жизнь… Так стоит ли грустить, когда рядом друзья? Когда ты молод, красив и силен, – а в необъятном будущем столько женщин мечтают о тебе?!

Кровь бурлила в жилах… Хотелось драться на дуэлях, скакать на коне, чтоб ветер в лицо, и в конце умереть за Россию!!! Что прекраснее этой судьбы?

В середине августа русская гвардия стягивалась в Красное Село. Следом за гвардией приехали скучающие жены, любовницы и подруги офицеров. Женщины из высшего света тоже мечтают о романтике!.. На берегу живописного пруда они разбили палатки, выписали итальянский оркестр и французских поваров, это не считая русских слуг и мосек.

И пожалуйста… Можно устраивать балы, менять любовников и заставлять мужчин выглядеть дураками, что дамы с успехом и проделывали. Гвардейские офицеры, дабы заслужить благосклонную улыбку, красовались перед женщинами на своих лошадях при полной парадной форме. И пока генералы, как всегда в это время, планировали атаки, перестрелки и «неожиданные» наступления, офицеры учили дам стрельбе из пистолетов, будто случайно показывая свою меткость, фехтовали на шпагах и саблях, ну и, конечно, потребляли разнообразный алкоголь, так как абсолютно трезвый гвардеец – это нонсенс!

Ожидали приезда государя с супругой.

Женщины постепенно начинали скучать… К тому же крестьянские клопы, возбужденные поболе офицеров аристократичным женским телом, каким-то образом стали проникать в палатки, не терялись и тараканы. Этого добра было в достатке, а чего не хватало, так это свежих сплетен, до тех пор, конечно, пока за дело не взялись корнеты.

Кавалергарды – либо случайно, но скорее всего, специально – в состоянии легкого опьянения, дефилируя в нанятой для смеха скрипучей крестьянской телеге, зацепились осью за колесо кареты, в которой находился немецкий полковник, то ли с родственницей, то ли – с любовницей.

– Сдвиньте телегу! – высунувшись в приоткрытую дверцу, заверещал немец, а из окошка выглянула прелестная женская головка и неотразимо улыбнулась кавалергардам.

Ну как тут можно быстро разъехаться?

– Сударыня! Приносим свои извинения, – свесив ноги с телеги, снял треуголку Волынский.

Ее румяное круглое лицо с прямым носом и мягким, чуть скошенным к шее подбородком с шаловливой небольшой ямочкой дышало свежестью, весельем и радостью жизни. Смеющиеся глаза смотрели приветливо. Маленькие ушки с красивыми бриллиантовыми серьгами делали лицо миловидным и юным. Хотелось припасть губами к ее щечкам, несколько излишне набеленным и облепленным мушками.