Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

– Матушка игуменья зовет вас, сестра, – поклонилась она и сразу вышла.

Ольга Николаевна поднялась, следом вскочил на ноги и Рубанов.

– Помни, сын, что ты ни в чем не виноват! Живи счастливо и долго и не осуждай меня, если можешь… Знай! Я любила и люблю тебя… – Вышла она следом за юной послушницей, напоследок уже от самой двери ласково перекрестила сына, прощально улыбнувшись ему.

Ножницы были подняты!..

Через неделю после этой встречи корнеты наконец-то тронулись в путь. Как водится, первый день расставания был самый грустный. Офицеры ехали молча, думая каждый о своем. Даже Оболенский притих и мрачно поглядывал по сторонам с поскрипывающего седла. В карете ему показалось душно, к тому же черт-те откуда налетело мух. Рубанов и Нарышкин ехали в каретах, отдельно друг от друга. Нарышкин, глядя в окно, уже скучал о Софи.

«Как она сказала, – бесконечно пережевывал он: "Вы известный плут! Смотрите там у меня!" – и пальчиком погрозила. – Громко сморкался в надушенный платок. – "Буду ждать!" – говорит. – Глядел он в туманную от слез даль. – Ждать будет!..» – недоверчиво улыбнулся граф.

А Максим, вспоминая свидание, все корил себя, что не смог найти нужных слов и убедить мать покинуть монастырь. И бесконечно ругал себя за черствость, за гордость, за хамство… Потянув цепочку, вытащил наружу образок. За край его зацепился маленький золотой крестик – подарок Мари. Так и качались они перед глазами, перепутавшись и сцепившись. «К чему бы это?» – начал он гадать, откинувшись на спинку сиденья.

По мере удаления от Москвы уходили и грустные мысли. Новые заботы начинали волновать корнетов: где заночевать, чего выпить, испортится ли погода и каково-то им будет без родного полка в этой Дунайской армии.

С каждым днем погода ухудшалась. Стоянки в деревнях делались все дольше и дольше. На одном из перегонов конногвардейцев нагнали трое кавалергардов, ехавших не на своем транспорте, а – как и положено – на перекладных. Встреча прошла в дружественной обстановке – двое суток веселились в трактире…

На третьи сутки, покинув развалины, двинулись дальше уже вместе. Генерал Депрерадович, в отличие от Янковича, не выделил своим корнетам денщиков, поэтому те были очень довольны, влившись в такую большую и дружную компанию.

Незаметно въехали в первое молдаванское село. Путешествие подходило к концу. У самого Бухареста, где находилась главная квартира командующего Молдавской армией, дело чуть было не дошло до дуэли между корнетами. Спор зашел о полках.

– Ваш, кавалергардский, был сформирован лишь в 1800 году… – горячился великий историк Нарышкин.

К удивлению Оболенского, свара началась с этого тихони.

–…А наш, лейб-гвардии Конный полк, – в 1730-м…

«Надо бы записать!» – гордо выпятил грудь князь.

Рубанов в споре не участвовал.

– Так какой напрашивается вывод? – ввязался уже Оболенский.

Выводом-то чуть не стала дуэль. Однако уже в самом Бухаресте гвардейцы помирились, сойдясь на том, что это лучшие полки в гвардии, не говоря уж об армеутах. С трудом отыскав главную квартиру, спросили у постового – пожилого лысого солдата с сонной рожей и огромными усами, плавно переходящими в бакенбарды, а те – в скобочку волос на затылке:

– Дела идут, служивый?

На что тот, как и положено в действующей армии, бодро отрапортовал:

– Наше дело маленькое: знай службу – плюй в ружье и не мочи дула!

За что, к зависти денщиков, получил по целковому от каждого из корнетов. После царского подарка лысый ветеран все толково разъяснил, доверив Шалфееву подержать свое оплеванное ружье, пока заначивал деньжата в какой-то потайной карманчик на исподних штанах.

– Так что, ваши благородия, командующего сейчас нема – уехал осматривать крепости, а за него генерал Ланжерон, – только успел взять у Шалфеева оружие, как на крыльце появился горбоносый с высокомерным взглядом карих глаз генерал.

Недовольно оглядев вытянувшихся перед ним гвардейцев, он процедил по-французски, лениво разжимая узкие губы:

– За что вас сюда, господа?

– За чресла! Ваше высокопревосходительство, – молодцевато доложил Оболенский по-русски, нажив себе и остальным гвардейцам смертельного врага.

– Носом здорово Мойшу напоминает, – подвел итог встречи Максим.

После Аустерлица Наполеон убедил султана Селима III, что теперь-то уж точно у Турции хватит сил вернуть Крым и Причерноморье, что с 1806 года тот и пытался сделать. Война шла с переменным успехом. Главнокомандующий князь Прозоровский придерживался прусской тактики Фридриха II – хотел овладеть турецкими крепостями, не стараясь разгромить живую силу противника, не навязывая врагу главного сражения. В семьдесят семь лет приятнее сидеть на месте в военном лагере, чем гоняться по обеим сторонам Дуная за противником. В войсках его прозвали «сиречь» за пристрастие к этому слову. «Сиречь пора обедать» или «Сиречь можно и мадерки хватить!» – только и слышали от него. К тому же он был глух как тетерев и – то ли от этого, а может, от приближения конца – придирчив, угрюм, тщеславен и мелочен. Скончался он у себя в лагере под Мачином.

За пять лет войны сменилось пять командующих.

Кроме полководца Прозоровского тут были победитель Пугачева Михельсон, французский эмигрант Ланжерон, Багратион, и в данное время командовал армией Николай Михайлович Каменский. Он выбрал ту же тактику, что и Прозоровский, – штурмовал крепости, на что распылял и без того небольшие силы русских.

Один умный историк, не Нарышкин конечно, верно подметил: «Половину года мы делаем ошибки, а вторую – употребляем на их исправление… – и так бесконечно».

Безрезультатная война утомила и Турцию, и Россию.

Обе стороны желали заключить перемирие, но не сходились в условиях: Александр настаивал, чтобы граница шла по Дунаю, а турки не соглашались.

Граф Ланжерон своей властью направил конногвардейцев в Яссы, в 9-ю дивизию генерал-лейтенанта Аркадия Суворова, сына прославленного полководца Суворова-Рымникского.

Кавалергардам совсем не повезло. Они рассчитывали остаться в Бухаресте ординарцами у командующего, но были командированы в недавно отобранную Ланжероном у турок крепость Силистрию.

Этим генерал убивал двух зайцев: во-первых, он положил глаз на юную валашскую боярыню, а она – на красавца Волынского, во-вторых, молодым корнетам очень нравоучительно узнать, какой он непревзойденный гений стратегии и тактики. После взятия Силистрии генерал с уверенностью считал себя первым в русской армии полководцем.

Двадцатишестилетний Суворов встретил корнетов «на ура» и приказом по дивизии тут же назначил своими адъютантами. Охота, вино и карты являлись главными его развлечениями. Высокий, белокурый и красивый, он совсем не походил на своего отца. Ничего не читал, не получил систематического образования, зато в двадцать пять лет имел чин генерал-лейтенанта, что намного полезнее… Однако ум имел ясный, был добр, общителен и прост. Через неделю службы корнеты его просто боготворили.