Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

Командующий подумал и покачал седой головой.

– Успеете еще! Как же я без ординарцев?.. – и, видя расстроенные юные лица, завистливо вздохнул, вспомнив свою молодость.

«Выходит, визирь клюнул на приманку!» – подумал он.

– Вот что, братцы, – обратился к гвардейцам, – скачите-ка к Ланжерону да передайте, пусть начинает… Людей у него маловато, ежели разрешит – помогите… – не успел он докончить, как услышал затихающий в тумане топот копыт.

Ланжерон разрешил. Он не больно заботился о гвардейцах.

Впервые в жизни юные подпоручики принимали участие в кавалерийской сшибке. Палаш в руках и два пистолета у седла придавали некоторую уверенность молодым воинам. В первом ряду петербургских драгун мчались они на первого в жизни врага, ярко выделяясь среди зеленых драгунских мундиров. Вместе с ними участвовали в атаке и дядьки.

И тут выглянуло солнце, разогнав утренний туман и осветив турецкую кавалерию. Малиновые, синие и зеленые чепраки, расшитые золотом, огромные белые и красные чалмы, всех цветов значки и бунчуки двигались в сторону русских. Серая пыль, поднятая тысячами копыт, пришла на смену туману, плотно закрывая солнце.

Спаги приближались, делаясь все выше и крепче в плечах, – так, по крайней мере, казалось гвардейцам. На Рубанова летел огромный спаг с оскаленными зубами, не уступающими лошадиным.

– Алла! – раздавался хрип из его глотки. Глаза искали место для удара на теле гяура. Широченный ятаган вспыхивал на солнце.

«С пистоля, что ль, янычара шваркнуть! – подумал Максим, поднимая палаш. – Не успею достать. Что же это рука какая тяжелая?» Больше он ничего не видел, кроме турка.

Вокруг, как когда-то на балу, все стихло. Звуки боя исчезли. Только скрип седла под турком, топот копыт его иноходца и хриплое дыхание спага… Максиму казалось, что он ясно слышит дыхание, и вдруг даже уловил запах чеснока и потного тела.

Спаг все ближе! Максим отстраненно наблюдал, как конь нес седока, плавно перебирая копытами, но не летел, а медленно плыл по воздуху, иногда преломляясь в пучках света, становясь то больше, то меньше, оказываясь то слева, то справа. Огромный кривой ятаган блеснул в солнечных лучах, на долю секунды ослепив Рубанова, и стал медленно, плавно, но неуклонно подниматься вверх…

Грозный – как сама судьба! Безжалостный – как смерть!

Вот он замер в верхней точке и также медленно, плавно и неуклонно начал опускаться. Максим почувствовал удар и качнулся в седле – то столкнулись кони, но он не обратил на это внимания. Его глаза, его ум, его душа следили за опускающимся ятаганом. «Ну почему, почему так тяжела моя рука?! Я не могу ее поднять…»

Левая рука натянула поводья, и где-то на груди, у сердца, под кирасой и колетом он почувствовал жжение и стал отклоняться назад, – то его конь поднимался на дыбы. Но поднимался он медленно, вздрагивая всем телом, напрягаясь и колотя воздух передними копытами. Максим чувствовал, как мышцы жеребца вздувались и перекатывались под кожей… Но тут же мысли рванулись к опускающемуся на голову ятагану – тяжелый, безжалостный, острый металл с каким-то треском то ли резал, то ли рвал кожаную каску, сдвигая ее назад, к затылку…

Максим не видел и знал, что не может этого видеть, – но почему-то видел или так обостренно чувствовал, как разваливается под ятаганом каска, сползая к спине и открывая его голову и горло. Белое, хрупкое, беззащитное горло… Острию ятагана поддался и медный налобник, но тут не выдержала и лопнула застежка под подбородком и каска свалилась с головы…

Ятаган, хищно сверкнув у горла – Максим ясно увидел зазубрину на лезвии – столь ясно, будто глядел на нее через увеличительное стекло, – впился в кирасу и начал крушить ее на груди, проникая все глубже и глубже… и коснулся материнского образка.

Максим не видел, но знал это точно! Конь под ним высоко поднялся на дыбы и начал опускаться, норовя ухватить зубами холку вражеского коня, раз не удалось ударить его копытами… Но тут ятаган спага выскользнул из кирасы и, лишь чуть царапая ее, заскользил по металлу. Прямой палаш Рубанова сам, Максиму показалось, что он не направлял его, уперся турку в бок и начал легко и свободно погружаться в тело спага. С удивлением прищурив глаза, Максим наблюдал за своим палашом, уходящим все глубже и глубже, по мере того как передние копыта жеребца опускались на землю. И в тот момент, как они коснулись земли, спаг затрясся, открыл рот и, наверное, дико закричал, но Максим не слышал крика и ничего не видел, кроме вошедшего в человеческое тело металла… Ятаган выпал из ослабевших пальцев спага, и сам он начал клониться с седла…

И тут Максим услышал шум боя: крики, стрельбу и топот… Но он не мог, не хотел больше сражаться… У ног его, щекой в пыли, лежал убитый им человек… В данный момент это был не враг, а мертвый человек, и убил его он… он – подпоручик Рубанов – веселый и добрый парень…

Рот у спага открылся, и оттуда стала вытекать красная густая масса… В желудке у Рубанова что-то взорвалось и закрутилось, и корнета стошнило на пыльный ботфорт и землю.

Таким и застал его подъехавший Нарышкин. Поглядев на мертвого врага, а затем на Максима, он тоже склонился с седла, и его начало рвать.

Следом за Нарышкиным подлетел оживленный Оболенский.

– Ух ты! Во дают! Спага завалили, – задышливо произнес он и тут же врезался в гущу боя – тошнота не беспокоила его…

Черные от пыли, потные и усталые, на грязных конях, плелись гвардейцы по направлению к главной квартире. Гогоча и размахивая руками, оживленно обсуждали бой, хвастаясь друг другу, сколько врагов порубили, временами завистливо поглядывая на помятую кирасу Рубанова и разрубленную каску его, которую благоговейно держал Оболенский. И Максим понял, что он первый из них убил ЧЕЛОВЕКА!..

Михаил Илларионович встретил принявших боевое крещение друзей поначалу хмуро. А Голицын прямо-таки побледнел, увидев пробитую кирасу Рубанова и каску.

– Все нормально? Жив, цел и невредим? – ощупал руки и шею Максима. – Слава Богу! – погладил усталое, серое лицо.

– Ведь что творят?.. Ланжерон тоже хорош – отправил мальчишек в самое пекло… – Кутузов взмахивал пухлой ручкой с зажатой в ней маленькой в царапинах подзорной трубой.

– Зато враг отступил! – рявкнул Оболенский, показывая все тридцать два зуба.

– Дали азиатам прикурить, – поддержал его Волынский, красуясь на коне и будто ненароком демонстрируя обрызганный чьей-то кровью рукав колета.

«Эх! Молодость, молодость! – Поднес к глазам подзорную трубу Кутузов, но тут же прижал ею карту, лежавшую на барабане и поднявшую от налетевшего ветра угол. – Враг отступил… – недовольно подумал он, – потому и отступил, что это были не главные силы, а лишь разведка, хотя и многочисленная. Да туман еще не вовремя растаял, турок и увидел все русские войска… Ну что ж! Голова на плечах имеется, еще что-нибудь придумаем…»