Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

– А может, в гарем проникли? – предположил Нарышкин. – С Волынского станется!

Наконец посольство прибыло и привезло с собой турецкого посланника, молодого рыжебородого Абдул-Гамид-эфенди. Турок сразу же заявил, что если русские настаивают на границе по Дунаю, то он тут же уезжает.

– Какой азиат горячий! – хмурился Кутузов. – Его величество еще Каменскому писал: «Мир же заключать, довольствуясь иной границей, нежели Дунай, я не нахожу ни нужды, ни приличия».

Италинский был растерян.

– Полагаю, следует задержать Абдулку подольше в Бухаресте, – высказал предположение Голицын, – а тем временем может что и изменится…

– Как же его задержишь? – совсем загрустил Италинский. – Не в крепость же сажать.

– Зачем в крепость?.. – улыбнулся Голицын. – Есть более надежное средство. Турок молодой, любит поесть и повеселиться. Давайте сведем басурмана с конногвардейцами или кавалергардами?.. Да он плакать станет, когда его будут отзывать.

– Сомневаюсь, конечно, но так и порешим! – закончил совещание уставший Кутузов.

По его приказу и для пользы отечества, трое конногвардейцев по самое горло окунулись в дипломатическую жизнь, развлекая турка. От командующего ему прислали горностаевую шубу и выделили прекрасный дом. Конногвардейцы начали с разговоров о лошадях и женщинах, постепенно переходя к мадере и водке.

– Религия не велит! – не совсем уверенно закрывал рюмку рукой турок.

Переводчиком к ним подвязался Фонтон-младший.

– Жуткая религия! – вздрогнул Оболенский. – Это переводить не надо. Неужели станем кофий с пастилой пить? – ужаснулся он.

– Шалфеев! А принеси-ка, братец, груздочков солененьких, красной рыбки и пару бутылок мадерки, – распорядился Рубанов, брезгливо отодвигая халву. – Господин дипломат!– обратился он к турку через Фонтона-младшего. – Нельзя обижать дом, в котором находишься, и друзей… – обвел рукой застолье.

– Нельзя! Аллах накажет! – согласился Абдул-Гамид-эфенди, решительно выпивая пиалу вина. – Из рюмки все равно пить не стану!

– Аллах с тобой, о достойнейший! Пей из чего желаешь, – жизнерадостно согласился Оболенский, наполняя пиалу водкой. – Отведай сего божественного нектара и закуси русской пищей, а то всё травы жуете.

После мадеры, на зависть трезвым джиннам и непьющему пророку Мухаммеду, посол тяпнул водочки, со смехом принявшись гоняться двумя пальцами за скользкими грибками. Конногвардейцы, выпив за здоровье эфенди, задумчиво наблюдали за ним.

– Не поют ли еще гурии в цветущих садах твоего ума, о несравненнейший? – поинтересовался заплетающимся языком начитанный Нарышкин.

Оболенский от зависти даже подавился грибком.

– Сколько у тебя жен-то? – полюбопытствовал князь, отбросив дипломатию.

Тот растопырил четыре толстых жирных пальца и по очереди облизал их.

– Так я ласкаю своих жен…– начал он. – Они стройны, как молоденькие тростинки… – с трудом поднялся на ноги турок и, покачиваясь, запел… – они легки и воздушны, как облака, цветы вянут в их присутствии…

– Как у нас от Вайцмана, – шепнул Нарышкину Максим.

– …Они обвиваются вокруг возлюбленного виноградной лозой, кожа их благоухает розами… – щеки, как персики, – икнул янычар – и со словами: – … лицо, как луна», – свалился на ковер и захрапел.

– А речи их колючие, словно засохшие ветки, и язык их острее гвоздя! – продолжил за павшего знаток восточного фольклора Нарышкин.

Тут даже Рубанов пришел в восторг.

К вечеру эфенди с удовольствием опохмелился…

И когда через неделю Михаил Илларионович справился у турка, не пора ли ему домой, не надоело ли ждать известий от визиря… Тот ответил, пряча трясущиеся руки за спину и отворачивая в сторону лицо, дабы не дышать перегаром:

– Будем ждать, о великий господин!.. Как цветок алоэ ждет двадцать лет, чтоб расцвесть навстречу солнцу, так и мы станем ждать, чтоб расцвесть навстречу миру…

«Красиво выражается, собака!» – сделал вывод Оболенский, тоже отворачиваясь в сторону.

– Князь! Передайте своим протеже, чтоб они до смерти не опоили турка, а то международный скандал учинят, – смеясь, велел Голицыну командующий. – Слишком сильно о службе пекутся…

Уладив дело с турецким посланником, Михаил Илларионович решил заняться великим визирем.

– А пошлем-ка мы ему золотую табакерку с бриллиантами, золотые часы, соболью шубу… и прибавим к этим пустякам пару фунтов чаю.

И Кутузов отослал к визирю с Фонтоном-старшим и кавалергардами сей небольшой подарок. Визирь в ответ прислал арабского белого скакуна и несколько лимонов. Контакт, таким образом, был налажен.

Кроме того, Кутузов узнал, что армия визиря насчитывает 60 тысяч человек при 78 орудиях, да в Софии сосредоточился корпус Измаил-бея, сераскира македонского. Чтобы это разведать, Фонтон-старший раздарил окружению визиря до трех десятков золотых колец с бриллиантами, яхонтами и сапфирами, а также несколько золотых табакерок. Но сведения того стоили. А самое главное, стало известно, что в Константинополе тоже тяготятся войной.

«Ну что ж, – думал Кутузов, – в открытом поле я турок не боюсь, но как заставить великого визиря выйти из Шумлы? Хочешь мира – готовься к войне!»

Он велел срыть крепости Никополь и Силистрию, чем поразил в самое сердце Ланжерона, и перевезти орудия на левый берег Дуная. На правом берегу оставил для приманки Рущук.

Пока Абдул-Гамид-эфенди развлекался с конногвардейцами в Бухаресте, великий визирь со своей армией решил ударить на Рущук. Как и надеялся Кутузов, приманка сработала и Ахмед-паша выступил с армией из Шумлы. Кутузов подвинул корпус Ланжерона к Дунаю, и сам тоже перебрался поближе к войскам.

Зной стоял невыносимый. Русские купались в реке, а турки активно окапывались.

– Князь! – обратился к Голицыну командующий. – Пошлите ординарцев к Ланжерону и велите ему скрытно переправиться ночью на правый берег… Пора сделать визирю еще один подарок!

Туманным июньским утром главную квартиру разбудили крики «алла» и выстрелы. Все высыпали из палаток, но в тумане ничего не разглядели.

– Князь, отправьте ординарцев на разведку, – приказал Кутузов.

– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство. Кавалергарды! Слышали команду?

Трое подпоручиков с удовольствием взлетели на коней и с места взяли в галоп, растворившись в тумане. Отсутствовали недолго.

– Ваше высокопревосходительство, – доложил запыхавшийся сильнее коня Волынский, – турки наступают… кавалерия… сколько… в тумане не видно, но судя по топоту – много.

– Генерал Воинов ввел в бой чугуевских улан и ольвиопольских гусар, – добавил Строганов и, прижав руку к сердцу, попросил: – Господин генерал от инфантерии, разрешите нам принять участие в сражении. – Рядом с ним стояли и конногвардейцы.