Мулк Ананд - Два листка и почка

Шедшие вокруг кули запели хором, и песня пробудила у Леилы заветные воспоминания, мерцавшие в ее душе, как звездочки в темном небе… Она вспомнила детские годы, дикие горные просторы, где паслись козы, маленьких пастушков, с которыми она играла; вспомнила, как она бродила с сыном сельского учителя Джасвантом, которого мачеха выгнала из дома. Эти холмы чем-то напомнили ей родные горы, только в Хошиарпуре было меньше зелени и козам приходилось карабкаться высоко, чтобы отыскать траву в укромных уголках и расщелинах. Однажды они с Джасвантом заблудились, и Леила чуть не свалилась в пропасть, поскользнувшись на поросших мохом камнях, но Джасвант подхватил ее и спас от неминуемой смерти. Как она тогда испугалась! Она сразу представила себе, как ее будет бранить мать. Потом вдруг возник образ Джасванта, рыдающего над ней! Она молча вытерпела бы все укоры матери, даже побои, но не вынесла бы слез Джасванта. Его худенькое, бледное лицо с грустными зеленоватыми глазами было так привлекательно! Ей хотелось, чтобы он был ее братом, родным братом. Правда, когда они играли в прятки, он всегда старался схватить ее и обнимал так крепко, что у нее хрустели суставы. И он вечно дразнил ее, дергал за фартук или, подкравшись сзади, закрывал ей глаза руками, заставляя догадываться, кто это. Где-то он теперь? Что он делает? Зачем отец увез их так далеко? Если бы они остались в деревне, она могла бы изредка видеть его, хотя мать запретила ей гулять и играть с мальчиками.

— Слышишь колокольчики за этими холмами? — обернувшись к жене, спросил Гангу. — Это караван идет через Кайлас Парбат. Он направляется в страну, где живет лама, который никогда не умирает.

— Как! Далай-лама никогда не умирает, отец? — воскликнула Леила. — Как же он может жить вечно?

— По крайней мере, все так говорят, — сказал Гангу и при этом подумал, что далай-лама, конечно, избранник божий, если он бессмертен, и, наверно, в мире нет другого такого человека. Но может ли это быть? За всю свою долгую жизнь Гангу еще не встречал человека, который достиг бы столь высокого совершенства; вечны только горы, реки, небо, леса; но ведь и горы иногда содрогаются от землетрясения, как он наблюдал в Кангра, будучи мальчиком; а разве реки не меняют русло и деревья не погибают? Наверно, это все выдумки — далай-лама не может быть бессмертен, если только не продлевает себе жизнь путем колдовства. Но все это не имеет никакого отношения к богу; ведь жрец у них в деревне говорил, что бог — невидимое существо, которое пребывает везде и вместе с тем ни в чем не заключено. Гангу еще ни разу не встречался с этим существом; но по временам, когда он смотрел на себя, на людей и на окружающий мир, когда его душа была переполнена счастьем, или когда умирал кто-нибудь из близких, или обламывалась ветка на дереве, — в эти мгновения он ощущал в себе присутствие какой-то необычайной силы, перед которой он невольно преклонялся. Но эта сила не могла быть богом. Никакого бога не было, хотя его жена и была готова молиться день и ночь каким-то камням; были только люди, и различные предметы, и смерть, — и все они делали свое дело, нередко наперекор друг другу, — словом, это была какая-то игра… Вся жизнь была игрой — «леилой». Он вспомнил, как улыбка на лице новорожденной дочери вызвала у него представление об этой чарующей игре, почему он и дал дочери это имя. Он взглянул на нее.

Звон колокольчиков, доносившийся с перевала, отдавался сладостной музыкой в сердце Леилы; она шла восторженная и притихшая, как бесплотный дух, реющий в вышине.

— Ты не устал? — спросила она брата. — Хочешь, я тебя понесу?

— Теперь уже недалеко до деревни, — заметил Гангу, показывая на разбросанные по склону хижины, которые то показывались, то исчезали из виду, пока путники медленно поднимались по извилистой дороге.

Гангу был прав; Леила увидела, как шумная толпа закутанных в белые покрывала, размахивающих руками кули быстрее зашагала босыми ногами по дороге, вздымая целые облака пыли.

Леила тоже прибавила шагу, но, заметив, что мать утомилась и отстает, пошла тише, остановилась и присела на придорожном камне, думая о том, какие чудеса она увидит на базаре.

Островерхие крыши, которые она заметила издалека, были уже совсем близко, и перед путниками открылось широкое плоскогорье, где теснились соломенные, каменные и глиняные хижины с шиферными крышами, над которыми возвышался сверкающий купол храма.

По обеим сторонам дороги стали попадаться полуразвалившиеся ларьки с грудами фруктов и овощей. Дальше пошли уже ряды палаток с пестрыми навесами; там были разложены и цветные ситцы, и белые хлопчатобумажные ткани, атлас, шелка; и куски мыла, четки, гребешки, бусы, зеркала, и детские игрушки, и медная кухонная посуда; там были сладости и лекарства, духи и разноцветная газированная вода; там же сидели знахари и гадалки.

Леила сразу оживилась при виде этого живописного, красочного беспорядка.

Будху вырвался из рук отца и побежал.

Возбужденная Саджани прикрикнула на сына, а сама уже проталкивалась к палатке с цветными тканями.

Гангу остановился; кругом теснилась разношерстная толпа; тут были и толстяки и худощавые, рослые горцы и карлики, все они пришли сюда со своими детьми, с поклажей, посохами и трубками. Некоторое время он раздумывал, в какой лавке покупать.

«Пожалуйте сюда, сюда!», «Милости просим!», «Купите у нас!», «Даю бесплатную премию всякому, кто купит у меня товару на восемь анна!», «К нам! К нам!» — выкликали на разные голоса хозяева ларьков, зазывая покупателей и стараясь перекричать друг друга.

— Я спрошу у хозяина этого ларька, где здесь торгуют мукой и чечевицей, — сказал Гангу дочери и стал проталкиваться к ларьку, где продавали мыло и браслеты.

— Здесь продают продукты, брат? — спросил он продавца.

— Ты что же, будешь жрать бусы да ожерелья? Или ты ослеп? — грубо ответил тот. — Там дальше есть лавка баньи сетха Кану Мала, — и продавец повернулся к женщине, перебиравшей жемчужные бусы. — Они настолько же белы, насколько черна твоя кожа. И не пачкай их своими грязными лапами, — заворчал он. — Вот такая же, как ты, на днях стянула ожерелье у меня с прилавка.

Леила, которая подошла было к ларьку вслед за отцом, сразу отпрянула, опасаясь, что хозяин начнет ругать и ее; но Будху уже тащил сюда мать, увидав в ларьке шерстяной мячик, о котором он так мечтал.

— Купи мне этот цветной мячик, отец! — закричал он.

— Сколько стоит шерстяной мячик? — спросил Гангу у хозяина.

— Четыре анна, ни пайсы меньше, — быстро ответил тот.

— Хочешь два анна? — предложил Гангу.