Александр Коломийцев - Русские хроники 10 века

Ни на семик, ни на Ярилин день выкрасть девку не удалось. На семик и не пытались. В березняке близ Ольшанки на большущей поляне среди столетних белоствольных деревьев со свисающими до земли тонюсенькими ветвями и юных берёзок-сестричек жёны и девы из обеих весей устраивали свои игрища, на кои лица мужского пола не допускались. Появление любого парня, даже мальца-несмышлёныша, непременно было бы встречено протестующим гвалтом. Хороводы сходились в версте от Ольшанки. После потешного сражения хороводы, уже смешавшись в визжащую, кричащую, хохочущую ватагу, устремлялись в берёзовую рамень. На поляне рвали на клочки чучела, хоронили останки «русалок», вязали на берёзы ленты, убрусы, завивали зеленеющие ветви «сестричек». Бродили гурьбой, собирали букеты из сон-травы, фиалок, барвинков, пели песни. И всё ватажками, купно, ни одна дева не отделялась от подруг. Да и лес на семик прозрачен. Берёзы только-только одевались молоденькими, ещё клейкими листочками. Схорониться никак невозможно.

На Ярилин день на соловой кобыле – белого коня не нашлось ни в одной веси – ездил по нивам Студенец, одетый в порты и рубаху из бели и с зажатыми в деснице прошлогодними колосьями. Ходили за ним волхвы и смерды купно. Игрища с песнями, плясками, кострами устроили в селищах. Талец с Ляшком покрутились среди смердов, поплясали да и вернулись ни с чем. Из сельца увозить девку несподручно, да и приметили их.

В будний день умыкать смердову дочку представилось и вовсе неподходящим делом. Это ж сколько выслеживать надобно, пока случай подвернётся! Потому и порешили ждать купальскую ночь и перехватить Заринку, когда пойдут девки венки в Песчанку бросать. Купальская ночь тем и удобна, что хватятся дочки дома не сразу, та уж далёконько будет.

Коней привязали в ольшанике, на морды навесили торбы с овсом. Талец приехал на Игреньке, Ляшко на ломовом мерине. Дубравку миновали в сумерки, ехали с оглядкой. Могли б и не таиться. Дома оставались древние старики да старухи, кои днём-то ворону со стогом сена путают. Ляшко остался при конях, Талец отправился к Красной Горке. Близко, на светлое, не выходил, затаился в траве. Пылал костёр, пламя вздымалось саженей на пять. Туп-туп-туп – притопывал хоровод, песня догоняла песню. В купальскую ночь, известно, и немой поёт. Талец и сам подпевал, но не в голос, про себя. Смотрел от земли на свет, как лазутчик в засаде. Выглядел-таки Заринку. Выглядел и глаз с певуньи не спускал. Дождался, повалили девки гурьбой на Песчанку. Прикинул, на какую тропу выйдут, стороной к той стёжке добежал. Ляшку посвистал, как условились. Стоял за деревцем, ждал. Долго нудиться не пришлось. Девы приближались вприпрыжку, смеялись невесть над чем, галдели, за версту слыхать. Талец позвал вполголоса:

– Заринка, а Заринка, ходь сюда.

Девушка сбавила шаг, вгляделась в кусты. Смутно темнела фигура, кто, не разобрать.

– Да кто там? Сам сюда ходи.

– Векша я, из Дубравки. Ай забоялась?

– Я забоялась? – Заринка спрашивала насмешливо, с вызовом, беды не чуяла. – Вот ещё! Было б кого бояться.

Векша был невзрачный, тихий парень. Талец заранее такого присмотрел.

– Два словечка молвлю. Иди ж. Сам не пойду, подруги твои смеяться станут.

И то была правда. Любили девки позубоскалить над нескладным недотёпой. Товарки окликнули Заринку, поторопили. Всё решило жалостливое сердце. Другая бы фыркнула презрительно да пошла своей дорогой. Заринке жалко стало робкого, несмелого с девушками парня. Почему бы в купальскую ночь, когда всё живое излучает любовь, не сказать ласковое слово? Отмахнулась девушка от подружек.

– Догоню скоро, не ждите, – крикнула весело и с венком в руках шагнула в сумрак.

В мгновение ока накинул Талец доверчивой жертве плат на голову, завязал концы. Подоспевший Ляшко опутал верёвкой руки-ноги, взвалил девушку на плечо. Заринка приняла всё за купальскую шутку, когда опомнилась, поздно уж было. Всё же втихую уехать не удалось. Дубравку проезжали, Игренька кобылу почуял, что близ дороги паслась, заржал призывно.

– Эк его разобрало, – проворчал недовольно Ляшко.

– Пустое! – отмахнулся Талец. – Мало ли какой жеребец заржёт.

Хватились Заринки к вечеру. Скоро и не ждали. Думали, с подружками хороводится. В Дубравку ушла, с годовалым племяшом повозиться, с сестрой повидаться. Всё не могла свыкнуться, что у старшей сестры своя семья теперь. Да и со Здравиными сестрёнками сдружилась, всегда Заринке в Дубравке были рады, могла там весь день провести. Плохое и в голову никому не приходило. Когда тени от осокорей протянулись на добрый десяток саженей, у Гудиши сердце стукнуло. Велела старая внуку:

– Сгоняй в Дубравку. Чего-то у них там, поди, опять приключилось, – а в сердце словно зверёк какой острозубый вцепился. – Да верхи скачи! – крикнула и рот ладошкой зажала.

Старшая сестра встретила брата вопросом:

– Чего это Заринка ко мне носа не кажет? Весь день прождала. Вот уж гулёна так гулёна!

Дико посмотрел Голован на Купаву, вскочил на лошадь. Купава крикнула вслед: «Да скажи, чего приключилось-то?» Ответа не дождалась.

Обошли всё сельцо, все девы на месте были. Удивлялись, что подруги весь день не видать, думали, из дома не пускают. Припомнили, как шли на Песчанку венки по струе пускать, будто кто окликнул Заринку из кустов. Более ничего не припомнили.

Утром бродили по лесочку. По смятой траве, кустам, конским яблокам приметили схоронку. Девушки потоптанный венок нашли, коруну Заринкину в траве. Понял Желан: плохое с дочерью содеялось. Вернулись домой, стали расспрашивать по сельцу, кто что видел, слыхал ли. Из Дубравки Борей приехал, привёз белоголового мальца и отца его. Малец поведал, ночью двое городнянских мимо сельца верхи в Городню проскакали.

– Ты почём знаешь? Может, то и не городнянские были, – не поверил Желан.

– Он дома сидел, – пояснил отец. – Ногу сучком пропорол, не ходил на игрища.

Малец посмотрел смышлёными глазами на недоверчивого дядьку.

– Знаю. Я приметливый. На том коне огнищанин ездит. Приметный жеребец. Он как ржёт, голову по-особому задирает. Я всё про коней примечаю.

– Он правду говорит, – подтвердил отец мальчишки. – Шибко коней любит, всё примечает. Коли сказал, признал коня, так и есть. А огнищанский жеребец, точно, приметный.

Гудиша с Млавой приступили с криком.

– Сейчас иди в Городню. Что хошь делай. За грудки бери огнищанина, в ноги падай, верни Заринку.

– Чего накинулись? – огрызнулся Желан. – А я куда собрался?