Александр Струев - Царство. 1955–1957

— Месяца на подготовку хватит? — спросил Брежнев.

— Вы что, издеваетесь?! — затряс руками Королев.

— А сколько надо? Никита Сергеевич ждать не любит!

— Любит, не любит, а время уйдет! Мы что, паровозики пускаем?

— Да успокойтесь, Сергей Павлович, я же спрашиваю

— Как будем готовы, так скажем.

Позже Хрущев дал указание: не мешкая, поднять на орбиту тяжелый спутник, пусть без посадки, но чтобы мир знал, что новый советский спутник в несколько раз превосходит по массе первый.

— И еще. Никита Сергеевич хочет послать в космос живое существо, — добавил Леонид Ильич.

Запуск в космос живого существа, а в итоге — человека, был коньком космической программы, такое событие стало бы эпохальным, а в условиях непримиримого соперничества между СССР и США эта задача приобретала особый смысл.

— Погрузим в аппарат собаку и запустим! — за Королева ответил Устинов. — С собаками ученые давно работают.

— Куда же она полетит, раз спутник не сядет? — изумился Брежнев.

— Без посадки полетит, навсегда, — пожал плечами Неделин.

Советские газеты с восторгом освещали пребывание члена Президиума Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, министра обороны Георгия Константиновича Жукова в Югославии.

«Трудящиеся дружественной страны приветствуют Маршала Победы!» — писала «Правда».

«Советского полководца Белград встретил салютом!» — читали в «Известиях».

На центральных полосах газет пестрели жизнерадостные фотографии Жукова с Иосипом Броз Тито, с жителями югославской столицы, душевные снимки с ветеранами войны, со студентами, школьниками, врачами.

В шифротелеграмме на имя Хрущева Жуков говорил о непростых переговорах, о невиданной роскоши, в которой живет президент Югославии, удивлялся, как с такими настроениями можно называть себя социалистом? Сообщил, что переговоры трудные, допускал вероятность контактов Тито с американцами. В Белграде Жуков дал интервью, аккредитованным в югославской столице иностранным корреспондентам. Отвечая на многочисленные вопросы, маршал заговорил о Турции, которая все еще угрожала Сирии, пообещал, что СССР будет защищать Сирию всеми доступными средствами, упомянул, что советские баллистические ракеты могут достичь любой точки земного шара. Эти заявления министра обороны вызывали ответную реакцию Соединенных Штатов. Госсекретарь Даллес предостерег Советский Союз от военных действий, а в случае конфликта не исключал возможности третьей мировой войны. Но Жуков не намерен был делать реверансы, после заявления Даллеса он резко ответил: «Не отстанете от Сирии — будем стрелять!»

Заявления советского министра казались чересчур жесткими, особенно здесь, в Югославии. По Ялтинским договоренностям Югославия не попала в зону советского влияния, однако и в Белграде СССР намеревался претендовать на главенствующую роль.

Читая интервью военного министра, Хрущев ругался, тряс бумагами перед Микояном:

— Как может Жуков выступать от имени СССР, кто дал ему такое право?!

Особенно задела Никиту Сергеевича телеграмма, полученная от Жукова 12 октября:

«На обеде у государственного секретаря по делам народной обороны Югославии мною и им были произнесены речи. Все югославские газеты полностью опубликовали тексты этих речей. Наша же “Правда” ограничилась лишь оговоркой, что министр обороны Жуков и госсекретарь Югославии Гошняк обменялись речами. Я считаю, что такое отношение советской печати к моему пребыванию в Югославии может быть неблагоприятно расценено югославскими руководящими товарищами и общественностью».

— Подумаешь, фон-барон! — завелся Хрущев.

— За ним военные! — предостерег Микоян.

Они долго советовались, как отвечать Жукову. В результате родился следующий текст:

«В настоящее время за границей находятся две советских делегации: делегация Верховного Совета СССР в Китайской Народной Республике и военная делегация во главе с вами — в Югославии. При решении вопросов, связанных с порядком опубликования в советской печати материалов об этих двух делегациях, мы исходили из того, что нецелесообразно выдвигать на первый план материалы, связанные с пребыванием советской военной делегации в Югославии. Это могло бы быть превратно истолковано мировой общественностью, а с другой стороны, могло быть и неправильно воспринято в Китайской Народной Республике. Мы хотели бы, чтобы вы с пониманием отнеслись к изложенным соображениям.

Что касается вашего предложения о том, чтобы до отъезда вашей делегации из Белграда осветить итоги ее пребывания в Югославии, то мы с этим согласны и об этом уже даны соответствующие указания».

Из институтской библиотеки Юрий поспешил на Белорусский вокзал, купил билет на усовскую электричку и поехал в Барвиху. Неподъемные килограммы книг — учебников, справочников, рефератов, без которых невозможно обучение в аспирантуре, выданные в библиотеке, пришлось тащить с собой. Еще Юрий нес пакет с бутылкой виски, «позаимствованной» у отца.

С этого года Брежнев-младший приступил к написанию кандидатской диссертации, но в данный момент заниматься науками не хотелось, на улице еще стояли прекрасные солнечные деньки, в такие деньки хотелось бродить по городу, балагурить с друзьями, целовать жарких подруг — но никак не вникать в металлургические страсти! Погружение во мрак химико-математических познаний не прельщало, и если бы не нудный завкафедрой, грозивший нажаловаться отцу, Юрий вообще забил бы на учебу, но профессор требовал явки, проверял явку, давал задания, спрашивал их, словом — мучил. Из-за больших оттопыренных ушей и чересчур вытянутого носа на худой физиономии Брежнев-младший прозвал Григория Иннокентьевича «Буратино».

— Разрешите в пятницу не приходить, мне надо домашние дела доделать, мы переезжаем, — соврал аспирант при разговоре с научным руководителем.

— Исключено! — прогундосил Буратино, но отгул все-таки дал.

Как раз в пятницу и условились гульнуть. Собирались на служебной отцовской даче Славы Смиртюкова. Его родители не признавали дачу, и Барвиха была целиком в распоряжении сына. У гостеприимного Славика собирались регулярно, и в этот раз думали пожарить шашлыки, попить вино, поплясать.

— Чертов Буратино! — ворчал Юрий. — С понедельника придется поселиться на кафедре!

Учился Брежнев всегда хорошо, в школе — отличник и в институте первый, но везде его подводила дисциплина: мог пропустить занятие, нагрубить.

Станция «Барвиха», впрочем, как и все вокруг, утопала в зелени. Слава встретил приятеля на железнодорожной платформе, помог нести сумки. Товарищи не спеша шли через лес к дачному поселку.