Ефим Гальперин - Бешенство подонка

Вечер.

Ленин открывает глаза. Он лежит на кровати.

Встает, вытирает выступивший пот. Меряет шагами комнату. Нервничает. Разгоряченным лбом прижимается к оконному стеклу.

Фары машин в переулках. Редкие, скудные уличные фонари. Цоканье копыт казачьих разъездов. Изредка вдали выстрелы. Тревожный вечер.

Ленин жадно пьет на кухне воду.

Спит хозяйка квартиры. В прихожей у двери на половичке спит охранник Эйно Рахья.

Ленин берет его наган. Примеряется, как застрелиться. К виску или в рот…

Он сидит в холодном коридоре на корточках, прислонившись к стене. Плачет.

25 октября (7 ноября по новому стилю) 1917 года.

Петроград. Посольство Великобритании.

Кабинет посла Джорджа Бьюкенена.

Утро.

Рассаживаются три министра Временного правительства – Терещенко, Коновалов и Третьяков. Терещенко держит в руках папку с компроматом на Ленина.

Стук в дверь. В кабинет входит, скромно потупившись, тридцатилетняя дочь посла мисс Мюриэль:

– Извините, я тут забыла свою книгу.

– А ты, дорогая, была права, когда не поверила… – говорит посол дочери.

– Вот видишь, папа! – мисс Мюриэль берет книгу и также, скромно потупившись, ни на кого не глядя, выходит.

– Дело в том, господа, что я не ожидал вас увидеть, – поясняет гостям посол. – Один из кадетов, присланных для охраны посольства, сообщил мне, что исполком Петроградского Совета постановил образовать Советское правительство. И что большевики выдворят министров с их постов.

– Ну, вот видите, слухи о нашей смерти преждевременны. Мы, наоборот, пришли вас заверить, что делается всё возможное и невозможное, – говорит Терещенко и крутит в руках папку.

– Русская революция миновала уже несколько фаз и теперь подошла к последней, – важно произносит министр Коновалов. – Я подразумеваю под этой «последней» не что иное, как торжество контрреволюции. То есть, порядка.

– Ну, тогда, как мне кажется… – потирает руки посол. – Я не смею давать советы, но если немедленно в течение сегодняшнего дня не арестовать большевистский исполком Петроградского Совета, момент будет упущен. Ведь вечером начинается их съезд. И если они утвердят это самое решение о правительстве…

Петроград. Улицы. Утро.

Дождь. Туман. Улица напротив посольства. Из ворот выходят министры Коновалов и Третьяков. Рассаживаются в свои машины.

На углу автомобиль гауптмана. В нем оба – гауптман и Лёха.

– А где наш-то? – настораживается Лёха.

Петроград. Посольство Великобритании.

Коридор и комната. Утро.

Терещенко идет по пустому коридору посольства. Останавливается. Смотрит на папку с документами. Раздумывает. Разворачивается. Возвращается к кабинету посла. Но как-то нерешительно идет. Сомневается: предъявлять или нет.

Вдруг его хватают и буквально вбрасывают в комнату. Дверь закрывается. В полумраке комнаты активная возня. Папка с документами отлетает в сторону. С Терещенко сдергивают пиджак. Его толкают в кресло. Можно уже разглядеть в полумраке – это дочка посла мисс Мирюэль торопливо расстегивает брюки Терещенко.

Петроград. Улицы. Утро.

Из ворот посольства, застегивая пальто, выходит Терещенко с папкой в руках. Его сопровождают два кадета (охрана посольства). Они провожают его к автомобилю.

Там уже ожидает поручик Чистяков и два сотрудника полиции.

За ним наблюдают из автомобиля гауптмана:

– С охраной стал ездить, – говорит Лёха.

Автомобиль Терещенко проезжает мимо.

Следом, соблюдая дистанцию, трогается автомобиль гауптмана.

Петроград. Посольство США.

Кабинет посла Дэвида Фрэнсиса. Утро.

В кабинете Терещенко и посол.

– Сегодня они открывают съезд Советов депутатов. Мы ожидаем большевистское выступление буквально в ближайшие дни, – говорит Терещенко.

– Если вы сможете его подавить, то я надеюсь, что оно произойдет, – улыбается посол.

– Оно произойдет независимо от того, подавим мы его или нет. Я устал от неуверенности и напряжения.

– Ходят слухи о каких-то документах, свидетельствующих о связи большевиков с Германией. О каких-то деньгах. Президент Вильсон интересуется ими…

Терещенко приподнимает свою папку, готовясь предъявить документы о Ленине послу, но тот, увы, торопится закончить фразу:

– …Мы готовы заплатить!

Терещенко обиженно поджимает губы и опускает папку:

– Александр Федорович Керенский просил вас… – говорит он, – Он хотел бы сегодня вечером отправиться к генералу Краснову за помощью. Но не уверен, что его не остановят. Могли бы вы помочь? Всё-таки когда машина американского посла…

– Несомненно. В котором часу подать авто?

– К шести. Второй подъезд Мариинского дворца. Тот, что за углом.

Петроград. Улицы. День.

С Финского залива дует резкий, сырой ветер, и улицы затянуты мокрым туманом.

Терещенко едет в автомобиле. Разглядывает номера домов.

– Остановите, пожалуйста, здесь, – говорит он шоферу.

Выходит у ворот казармы Четвертого Донского казачьего полка. Не разрешает выходить из машины ни поручику Чистякову, ни сотрудникам полиции.

Сутулясь под мелким дождиком, он проходит к воротам, и обращается к часовому:

– Пожалуйста, дежурного офицера!

Невдалеке останавливается машина гауптмана. Наблюдают. К воротам выходит есаул:

– Есаул Калмыков. Чем могу служить?

– Я хотел бы встретиться с командиром полка.

– Изволят отсутствовать. Вот есть председатель Совета полка. Мелехов, подь сюда!

У ворот появляется хорунжий Мелехов с группкой казаков. Веселые. Стоят и лузгают семечки: – Чаво?

– Простите, я министр Временного правительства Терещенко. Хотел бы поговорить с казаками.

Странно смотрятся они рядом. В элегантном пальто, в шляпе, весь с иголочки Терещенко и разболтанные, расхлябанные – голенища сапог гармошкой – казаки.

– А, вы которых дел министр? – с усмешкой спрашивает Мелехов.

– Иностранных.

– А! Иностранных. Ха-ха! Ну, вот ими и занимайтесь, господин хороший. А мы не иностранные!

Мелехов смеется, и все казаки вместе с есаулом подхватывают.

КОММЕНТАРИЙ:

В тот момент казаки были единственной реальной силой, способной удержать страну от сваливания в хаос большевизма.

Через два года на письмо Дзержинского о миллионе казаков, содержащихся в плену у Красной Армии, Ленин наложит резолюцию: «Расстрелять всех до одного». Тогда же в телеграмме командующему войсками Советской республики Фрунзе он поставит вопрос «о поголовном истреблении казаков, как класса». В результате, если в России до 1917 года жило более шести миллионов казаков, то уже через десять лет их останется вполовину меньше.