Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

Под шумок Аким с Натали ушли в сад. Она сидела на качелях, а он, легонько раскачивая их, рассказывал, какой выбрал полк и где будет служить.

— Папа′ болеет, — неожиданно произнесла Натали, когда Аким замолчал. — Думает, что никто не догадывается. Старается шутить, иногда даже дурачится по–мальчишески, стараясь развеселить нас. Не хочет, чтоб грустили или, не дай Бог, жалели его, — лицо её стало грустное, плечи поникли, а глаза затуманились от слёз.

Она перестала раскачиваться. Уперевшись ногами в землю, отпустила крученые, толстые как девичьи косы, верёвки качелей, и безвольно сложила руки на коленях.

Акиму стало так жалко её, что всё бы отдал, лишь бы она не грустила.

— Тётя осенью хочет в Петербурге квартиру купить, переехать и помогать ему. Ведь он у нас гордый и денег не возьмёт, — нежно улыбнулась, видимо, представив отца. — А тётя добрая и понятливая… Докторов хороших планирует пригласить, лекарства дорогие купить, глядишь, папа и поправится, — успокоила этой мыслью себя, вновь ухватившись за верёвки качелей. — У неё детей нет, за кем ещё ухаживать, — оттолкнулась ногами от земли, давая этим понять Акиму, чтоб он начал раскачивать качели. — Муж у тёти богатый был, — продолжила она. — Промышленник, как Зинаида Александровна его называла. Заводик ей оставил после смерти и деревеньку. Любил он её, а тёте, догадываюсь, был безразличен… Но задарил цветами и подарками, как мама′ рассказывает, вот и вышла за него, несмотря на разницу в возрасте…

— Брак по расчёту, — брякнул Аким.

— Ну, ты скажешь, — отчего–то обиделась Натали, вновь перестав раскачиваться.

Видно не вязалось в её уме — тётя и расчёт.

— Брак по одиночеству… — пояснила она. — Вернее — от одиночества…

На вечернюю поверку юнкера опоздали.

Всю обратную дорогу Дубасов страдал. Но теперь не от боли, а уязвлённого самолюбия.

— Видишь, мал враг, да кусюч, — приложил к глазу сорванный листочек.

— Пчела! — дурачась, заорал Аким, и заржал, увидев, как юнкер с испугом отбросил листик.

Дубасов ничего не сказал по поводу глупой шутки товарища, но столько страдания было в его взгляде, что Акиму стало стыдно за своё веселье.

— Ну что ты тужишь, Громила. Шрамы украшают мужчину, — не сдержавшись, вновь хихикнул он.

— А чего тогда хмыкаешь? Думаешь, если один глаз остался, не вижу? Так у меня уха два. Не увижу, так услышу…

— Так ты же везучий человек, — с жаром воскликнул Рубанов.

Дубасов внимательно поглядел на товарища, выискивая ухмылку, но, к его удивлению, приятель был серьёзен, как никогда.

— Это в чём везучий? — с огромным сомнением поинтересовался он.

— В том! — уверенно ответил друг. — В любом деле следует искать положительную сторону… Помнишь, как капитан Бутенёв своей анненской саблей махал? Вжик — и нету уха! А тебе повезло. Вот она, положительная сторона, — опять заржал Рубанов.

— Чё–то, не нравится мне твой смех.., — подобрал хворостину Дубасов, но вспомнив что–то своё, юношеское, тут же её отбросил.

Государева рота была в шоке от увиденного.

Зерендорф, начавший высказывать претензии Акиму по поводу опоздания, узрев Дубасова, довольно замолчал и стал обдумывать фельдфебельским умом, как на этом отрицательном примере показать юнкерам, что Бог всё видит, и строго метит опоздывающих на вечернюю поверку.

— А если бы Кусков присутствовал? — неожиданно даже для себя, возопил он, озвучив фельдфебельские свои мысли.

Кускова кутузовский облик портупей–юнкера абсолютно не зацепил, ибо у него отекли оба глаза от неумеренного принятия горячительных напитков.

Несколько шакалов, благодаря командиру роты Его Величества, стали лавочниками, что означало большое продвижение по карьерно–купеческой лестнице и по их табели о рангах равнялось фельдфебельскому чину. А шакал приравнивался всего лишь к ефрейтору. Ниже был только половой в дешёвой харчевне.

А всё счастье случилось оттого, что два дня назад, капитана высочайше произвели в подполковники. Друзей у вновь испечённого подполковника в Красносельском лагере было предостаточно, чтоб интеллигентное лицо, путём несложных манипуляций рюмками, превратить в ноздреватый блин.

Пользуясь прекрасным настроением ротного, который уже никого не узнавал, друзья выпросили увольнительные на воскресенье.

— Отдыхайте ребята, — нетвёрдой рукой подписал тот бумаги. — Меня тоже в одну семью пригласили, — оглядел себя в небольшое зеркало, особое внимание обратив на подполковничьи погоны. — Стал высокоблагородием, — благосклонно выслушал поздравления юнкеров. — Ничего, через месяц с небольшим и вас в подпоручики произведут, — высокоблагородно икнув, пожал им руки.

Воскресным днём друзья направились в Дудергоф по официальной офицерской дороге. Идти по тайной юнкерской тропе Дубасов наотрез отказался.

— Как у меня внешний вид? — обратился к Акиму. — Глаз проходит?

— Проползает! — критически оглядел то, что Дубасов назвал глазом. — Зато напоминает российский флаг. Белые, синие и красные окружности смотрятся очень патриотично на фоне узкого турецкого ока. Думаю, бывшему вольнопёру Бутенёву сие зрелище придётся по душе.

— Сейчас и у тебя такой будет, — горестно взвыл Дубасов. — Ещё, едрёный шмель, товарищ называется… Никогда не успокоит.

— Вот как друг и говорю жёсткую правду. Кто ещё скажет? — незаметно, за приятными разговорами, добрались до дачи.

Рубанов, как оказалось, зря волновался. Нашлось много желающих высказать «жёсткую правду».

Первой была Ольга.

Хотя Аким, поздоровавшись, и напомнил ей о светских манерах и деликатности по отношению к полководцу, его советы она трижды проигнорировала, и самым беспардонным образом.

— Юнкер, а что это вместо моей, вы свою руку целуете, — начала миролюбивый монолог. — Ах, верно оттого, что окривели…

— Какой комплимент, сударыня… Чтоб вам такой на свадьбе отвесили, — заступился за товарища Аким. — Мадам Светозарская бы сказала, что это всё от недостатка воспитания у современных девиц… Этих, тэ–э–к ск–э–э-ть, эмансипе-е…

У Ольги яростно засверкали глаза.

— Юнкер, сейчас же извинитесь, — набросилась она уже на Акима.

— И не подумаю, — стал тот в позу. — Елозящий червяк пусть перед тобой извиняется, — насмешил Натали. — Или жабочка, — поцеловал ей руку.

— Сударь, вы сегодня весьма раскрепощены и самоуверенны, — высказала двусмысленный комплимент Натали.

Подходя к её маме, Аким задумался, хорошо это или не совсем.

«На войне–то точно хорошо», — пришёл он к успокаивающему выводу.

— С одной стороны глянуть — вылитый янычар, — пожал руку окривевшему юнкеру Бутенёв.

«Так бы и рубанул саблей», — закончил его мысль Рубанов.