Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

На его счастье, подполковник, отвлекаемый Зинаидой Александровной, не заметил.

Действо понравилось.

Без обречённых уже вздохов, исхитрился тайно выпить вторую… И тут у него открылся третий глаз, как пишут в газетах, и увидел рояль. По ассоциации, захотелось веселья… Особенно танцевать.

Как оказалось, паж тоже тайно выпил.

«Хитрый, бестия, — думал про него Дубасов, — пажи, они куда хошь, как ужи, влезут. Только пуля остановит…».

Граф, чуть покачиваясь, подошёл к старенькому роялю и побренчал клавишами, затем уселся на подставленный Ольгой стул и заиграл…

«Неплохо играет герцог Иванов, — подумал Рубанов и, музыка что ли повлияла, вспомнил пушкинское: «Все женщины прелестны, а красоту им придаёт любовь мужчин». — Ну, «мужчин», это сильно сказано, достаточно и одного. Следует донести эту мысль до Натали, а то что–то губки надула. Сама подруг пригласит, а после ревновать начинает», — отчего–то довольный, крикнул пианисту:

— Маэстро — вальс, — и пошёл приглашать Натали.

Игнатьев хотел возмутиться, но уже и его друг–николаевиц пригласил девицу, пришлось играть.

Торжествующий Дубасов кружился с Ольгой, которая постеснялась ему отказать.

Однако неугомонный Бутенёв завёл граммофон с цветастой трубой, и освободившийся от добровольной повинности Игнатьев радостно увёл Ольгу из–под носа, вернее, из–под глаза, ослеплённого любовью и пчелой, портупей — юнкера Дубасова.

Зинаида Александровна охмуряла подполковника, и он постепенно начинал сдавать боевые холостяцкие позиции.

Вечер для всех, кроме одноглазого циклопа, прошёл великолепно.

В жизни Дубасова наступила чёрная полоса.

— Рубанов, — жаловался он другу, — ну откуда у неё эта пагубная страсть к Игнатьеву? Воспылала чувствами… На меня и не глядит… Вчера убежал в самоход, а Бутенёв докладывает, что она с пажом уползла ужом… Ого. В рифму как Пушкин заговорил. Ну уж, эти пажи-и, — потряс кулаками, — хрен в узел вяжи-и.

— Это к чему ты? — опешил от поэта Аким.

— Не знаю. Просто от нервов рифмами заговорил… Дуэль, только дуэль рассудит нас, — напыщенно произнёс вновь испечённый Пушкин.

Через несколько дней, согласно плановым занятиям, намечались последние перед производством в офицеры стрельбы.

Государева рота под водительством Зерендорфа бодро чеканила шаг, горланя любимый марш: «Под знамя Павловцев мы дружно поспешим…».

У главной линейки пажей граф Игнатьев, вальяжно прохаживаясь перед шеренгой младших своих товарищей, чего–то им втолковывал, кивая в сторону павлонского стойбища.

«Учит, как нас донимать надо», — хмыкнул Аким.

Бодрая маршевая песня прервалась и, печатая шаг, павлоны мрачно разглядывали своих противников.

У графа то ли на самом деле зачесалась фланговая часть фигуры, то ли от вида павлонов похлопал себя по заднице для какого–то нехорошего сравнения, но, к досаде государевой роты, такое непотребное действо он произвёл, впридачу, смачно плюнув под ноги.

Дубасов понял, что другого подобного случая может не представиться и, нарушив священный строй, подошёл к графу.

Зерендорф остановил роту, не зная, что предпринять — одёрнуть нарушителя или ждать дальнейших событий. В душе–то он понимал, что следует восстановить строй, но уж больно вызывающе вёл себя этот здоровенный паж.

Сумрачно оглядев нахально улыбающегося графа, и притихшую шеренгу молодых пажей, Дубасов тоже сплюнул на землю и произнёс:

— Сударь, вы имели наглость оскорбить государеву роту Павловского военного училища, прошу вас извиниться перед нами.

«У–у–х! Вот это да! Грамотно к проблеме с Ольгой подошёл, — подумал Аким, — вроде бы и не из–за неё к пажу придрался…».

— А чем это я соизволил оскорбить роту, если у меня в руках ни монокля, ни клизмы нет, чтоб вам поставить, — привёл в восторг своих подопечных.

Павлоны насупились, а Дубасов снял с плеча мосинскую трёхлинейку, из которой, согласно учебно–тренировочному плану, должен был долбить по мишеням.

— Сегодня наганов нет, потому вызываю тебя на дуэль и предлагаю с двадцати шагов стреляться из винтовок.

У Зерендорфа отпала челюсть. Рота горделиво уставилась на пажей — знай, мол, наших, а те в растерянности поджали ужиные свои хвосты.

— Шутишь! — не слишком уверенно хихикнул Игнатьев. — Перед Ольгой хочешь героем выглядеть? — правильно понял подоплёку происходящего. — Будь уверен, она не оценит, — пока говорил, раздумывал, что бы предпринять.

— Граф, меньше слов. Бегите за оружием, — навёл на него винтовку Дубасов.

«Следует забрать у воинственного Циклопа винторез, — тоже вышел из строя Аким, — а то ещё шмальнёт спозаранку…».

Зерендорф, увидев, как от стоянки соседнего Финляндского полка к ним бежит дежурный офицер, тоже поспешил к Дубасову, дабы наставить на истинный путь, объяснив, что лучше стать подпоручиком, чем рядовым штрафником.

Подбежавший капитан–финляндец оказался расторопнее. Ухватившись за винтовку и тяжело от бега дыша, не говоря ни слова, потянул её на себя, непроизвольно нажав на курок.

Грянувший громом среди ясного неба и лагеря выстрел, привёл Дубасова в правильное чувство, и он привычно вытянулся во фрунт перед офицером.

— Вы, вы, что это себе позволяете? — обрёл, наконец, голос капитан, глядя не на нарушителя, а на то, как медленно заваливается, и наконец грохается на землю сбитый пулей флюгер. — А если бы там человек был?

— Где, на флюгере? — сделал дурацкие глаза Дубасов, понимая уже, что вместе с пулей улетели его офицерские погоны.

Выбежавший с винтовкой на крыльцо Игнатьев, заметив офицера, опрометью помчался обратно в казарму положить на место оружие.

На помощь офицеру прибежали его солдаты.

— Ведите на гауптвахту, — указал на юнкера, предварительно спросив его фамилию.

Отзвук выстрела докатился до самых высших инстанций. Капитан выставил себя спасителем полка, личный состав которого мог бы перестрелять очумевший юнкер, о чём и указал в своём рапорте.

Стрельбы были отменены, и Зерендорф увёл роту в казарму.

— Эх–ма! Зря он его не пристрелил, — затужил Дроздовский, сидя на табурете рядом с койкой Рубанова, и мечтательно поглядывая в окно.

— Чего это зря? — без интереса осведомился Аким, мучительно размышляя, как бы помочь другу.

— Ну как это — чего зря? — стал развивать свою теорию заговоров Дроздовский. — Восьмого марта сего года покушались на Победоносцева, в результате я стал юнкером унтер–офицерского звания…

Сидевшие на соседних койках и табуретах юнкера иронично захмыкали.

— Отбросьте сарказм, господа, — возмутился Дроздовский, — как и положено военному, я верю в приметы. Шучу, конечно. Думайте ребята, как Дубасова выручать.