Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

— Да что здесь думать, юнкера, — вздохнул Аким. — Выход один. Сочинить душещипательную или романтическую историю о первой любви, от которой даже у котов флюгер сносит и, как это не прискорбно, идти на поклон к отцу. Он сейчас в Главном лагере. А то ведь поедет Дуб в какой–нибудь Туркестанский линейный батальон рекрутом самого рядового звания…

— Это если ещё повезёт. А то и в штрафной батальон упекут, — сгустил краски Зерендорф. — Об Охте и охтинках только мечтать будет на Сахалине.

— Ну что ж, господа… Иду в самоволку, — поднялся с койки Аким. — Только Зерендорфу не говорите, — внёс светлый мазок в чёрный глянец сапога.

Юнкера невесело засмеялись. Зерендорф закрыл рукою глаза. Свой выговор он уже получил от вмиг протрезвевшего Кускова.

Когда часовой, которого полчаса упрашивал Аким, наконец, позвал вестового, а тот провёл его в кабинет генерал–адьютанта, попутно размышляя — утром вести упрямого юнкера на губу или прикажут сразу, там уже находился старший брат Дубасова.

— А вот, думаю, и свидетель происшествия появился, — кивком отпустил вестового Максим Акимович, подумав: «Молодец, сынок. Сам погибай, а товарища выручай. Сейчас за друга просить будет».

Так и случилось.

Аким ярко передал на словах, помогая, где их не хватало, жестами, что это была просто шутка. Версию о безответной любви отбросил, слишком это было правдоподобно.

— Мы всегда с пажами шутим, — горячился он. — Если бы гвардейский капитан не вмешался, ничего бы и не было… И флюгер цел бы остался.

— Причём здесь флюгер, господа? — в волнении прошёлся по кабинету Рубанов–старший.

Капитан вскочил из кресла на ноги и встал во фрунт, а Аким, тоже вытянувшись, всё–таки это официальный приём, мысленно погордился собой — первый раз отец назвал его «господином».

— Садитесь, — махнул рукой генерал. — Рапорт до самых верхов долетел. У меня завтра, как раз по графику, генерал–адьютантское дежурство. Вот и буду решать вопрос на высшем уровне. А ты, господин юнкер, в самовольной отлучке, полагаю? — обратился к сыну Максим Акимович.

Причём слово «господин» произнёс с заметной иронией.

— Так точно, — мужественно сознался сын. — Где я поздно вечером подполковника Кускова искать стану?

— Место твоё, конечно, рядом с товарищем, на гаутвахте, — делая вид, что сердится, вздохнул генерал. — Если не попадёшься, радуйся, — взмахом руки отпустил сына и старшего дубасовского брата.

На следующий день он ярко осветил событие перед царицей, упирая на любовь, юную щенячью дурь, которую тактично охарактеризовал как «глупость» и молодость.

— Любовь и молодость, вот две причины проступка, — с пафосом воскликнул генерал–адъютант. — Вот и попугал соперника, что того и гляди в арестантскую роту попадёт… А всё — любо–о–вь! А ведь прекрасный офицер из парня бы получился. Защитник Трона, Отечества и Офицерской Чести, — на высокой патриотической ноте закончил Рубанов, сделав вид, что не заметил, как к императрице вошёл государь.

За обедом они втроём с воодушевлением обсуждали данную тему.

— Ну, унтер–офицером полгодика ему послужить придётся, — пришёл к выводу Николай, чем очень обрадовал своего генерал–адьютанта.

Рубанов–младший этих разговоров не слышал, так как в это время, вместе со всей государевой ротой, находился в ступоре, потому как вышел приказ о производстве унтер–офицера Дроздовского Михаила Гордеевича в младшие портупей–юнкера.

— Хоть несколько дней портупей–юнкером похожу, — радовался Дроздовский.

По программе продолжающихся манёвров, государева рота бодро взяла высоту, коей являлся Царский валик — так именовалась невысокая плоская возвышенность в центре поля, и успешно отразила атаку конницы условного противника, в исполнении старшего курса Николаевского кавалерийского училища.

Причём Аким, в пылу сражения, ловко долбанул прикладом по ноге будущего генералиссимуса, а в данное время — благородного корнета, партизана Фигнера, который незаметно подобрался с тыловой стороны и хотел утащить «полковое знамя», роль коего выполняло новое полотенце Зерендорфа, привязанное к палке.

— Ты чё по ноге как лупишь, — заорал «партизан», — сейчас соскокну с лошади, узнаешь тогда…

Но выполнить угрозу кавалерийскому портупей–юнкеру не пришлось, ибо тоже склонный к партизанским действиям Пантюхов, подкравшись с тыла, огрел его кобылу древком от «знамени».

Взбрыкнув, пострадавшая за амбиции юнкеров кобыла явила ноги, унося партнёра к другим «красным шапочкам».

Потом пехотные и кавалерийские юнкера дружно погоняли залётного, очумелого зайца, определив его как засланца противника, и манёвры на этой бодрой ноте благополучно завершились.

В выходной день, вестовой адьютанта Павловского полка, привёз Зерендорфу и Рубанову записку с просьбой прибыть в канцелярию, дабы потом представиться господам офицерам.

Испросив у подполковника Кускова официальную увольнительную, направились в Главный лагерь.

По привычке попёрли напролом по юнкерской тропе, которая по ширине сравнялась с офицерской дорогой.

Перед канцелярией Павловского полка запасливый Зерендорф вытащил из кармана тряпку, коей протёрли сапоги.

С некоторым испугом войдя в канцелярию, молодцевато доложили поднявшемуся со стула адьютанту о прибытии.

Высокий и абсолютно не похожий на курносого Павла Первого полковой адтютант, пряча улыбку и хмуря брови, представился:

— Поручик лейб–гвардии Павловского полка барон Эльснер Иван Фёдорович, — щёлкнул каблуками и пожал им руки, — тоже имел честь быть Павлоном, господа… Прошу следовать за мной в офицерское собрание, где вас ждут, — повёл юнкеров в соседнее деревянное строение, напоминающее юнкерскую столовую, только остеклённое. — Господа, — решил подбодрить юнкеров Эльснер: «Павлоны всё–таки». — После вашего первого визита в полк, ещё в середине мая, когда вы написали прошения и представились командиру полка, его превосходительству генералу Троцкому, офицеры досконально изучили вашу, тэ–э–к скэ–эть, поднаготную, и пришли к единому мнению, что вы достойны служить в нашем полку, — остановился и ещё раз от души пожал руки юнкерам. — Не все удостаиваются подобной чести, — вновь повёл их по неширокой, гораздо уже юнкерской тропы, дорожке. — В прошлом году отказали сыну одного министра.., не стану называть его фамилию.

Рубанов с Зерендорфом переглянулись, и тоже пожали друг другу руки, вызвав этим улыбку адьютанта полка.

Они явно импонировали этому высокому блондину в ловко сидевшей форме, прекрасно подстриженному, с ровным пробором, начинающимся напротив середины левой брови, и с аккуратными ухоженными небольшими усиками.