Валерий Кормилицын - Держава (том второй)

Поймав этот неосторожный взгляд, Ася Клипович вспыхнула, затмив цветом лица красную лысину Шамизона.

— На данный момент уже аг–гестованы тг–гицать два активуя, — желчно глянула на любимого, мысленно зарифмовав: «Акти — вуя… муя… — уя, — покраснев от своих рифм ярче рабочего знамени, подумала, — С пролетариатом поведёшься — от него и рифм наберёшься…».

Выкатив увеличенные очками воловьи очи, младший Шамизон вставил: — Лицемер–рно, — раскатисто произнёс «р», высокомерно глянув на окружающих, — … лицемер–рно звучит р-рассказ губер–рнатора о револьвер–рных выстр–релах со стор–р–оны р-рабочих… Лицемер–рно пр–розвучало сообщение инициатор–ра р-растрела губер–рнатор–ра с кр–расивой фамилией Богданович…

Муев согласно покивал головой.

— … что постр–радавшим немедленно оказали медпомощь. Пр–равда, на площадь ср–разу после расстрела пришли жандар–рмы, но не для пер–ревязки, а чтоб вывер–рнуть кар–рманы, и найти р-револьверы, дабы подтвердить рассказ о сопр–ротивлении р-рабочих…

Не дождавшись аплодисментов, но заслужив улыбку дочки профессора Рубанова, радостно брякнулся в кресло.

— Главный злодей–убийца, — вскричал Шпеер, вытаращив глаза, отчего на стол упал монокль, — губегнатог Богданович. Несмотг–гя на фамилию, это не наш человек, — оглядел монокль на вопрос трещин и, не обнаружив оных, довольно вставил в глаз.

Заграничная печать обливала помоями «кровавый царский режим».

Особенно старались английские газеты, как–то запамятовав о пролитой крови буров.

Азеф с Гершуни уже знали, кто станет их целью, и активно готовились к ликвидации уфимского губернатора.

А вот члены местного комитета Бунда в Кишинёве, покуда ясной цели не имели. Вернее, цель–то была — растоптать свинячий царский режим, но вот как подобрать башмаки?..

Об этом, сидя в отдельном кабинете небольшого ресторанчика и размышляли два бундовских функционера, обильно запивая размышления кошерной водкой, и закусывая гифилте фиш из фаршированной щуки.

— Как славно всё получилось в Златоусте, — облизал пальцы щекастый, сверх меры упитанный, усатый мужчина в прекрасно пошитом костюме. — Хаим, — отвлёкся на вошедшего с подносом официанта в белом фартуке. — Ещё бутылочку этой кошерной слезы. Форшмак и соленья: огурчики, капустку… Сам знаешь… Куриные потрошка принёс? — и на утвердительный кивок официанта радостно почесал щёку, не заметив, как сидящий рядом сутулый, худой и плохо выбритый собеседник, желчно глянул в его сторону. — А ещё? — просительно закатил глаза к потолку, словно делал заказ Богу, — небольшой кусочек, — прилично раздвинул ладони, показав, какой именно, отварной осетринки, — недовольно глянув на ладони, поморщился.

Официант, освободив поднос и взяв его подмышку, собрался уходить, подумав, что последний заказ высокоуважаемый инженер с двойной фамилией — Бобинчик—Рабинович, отменил, но тут же услышал окрик:

— Хаим… Вот такой кусочек, — обернувшись, увидел, что посетитель развёл ладони намного шире.

— Бобинчик, но ведь наш раввин запрещает есть осетрину, — язвительно усмехнулся товарищ.

— Бобинчик—Рабинович, — поправил его инженер. — Вот что я тебе скажу Ицхак… Наш раввин слишком стар и многое понимает превратно, — с аппетитом принялся за куриные потрошка. — Моя мама, — вновь закатил глаза к потолку, — часто готовила отварную осетрину… А как у неё получался хамин, — мечтательно почмокал губами, — мамочка брала филе курочки, помидорчики, хумус в зёрнах… Знай Ицхак, если хочешь, чтоб прошла сутулость, за сутки до приготовления хамина, не забудь замочить зёрна хумуса в воде…

— Учту, — пообещал худой, тоже закатив глаза к потолку. — А теперь давай поговорим не о кошерной пище, а о некошерных, запрещённых папенькой–царём делишках, — развеселил мордастого.

А тут ещё вошёл официант с приличным куском отварной осетрины.

— О-о, Хаим, как я тебя ценю и уважаю, — напыщенно воскликнул жирный Бобинчик.

«Прям с некошерным хряком сижу, — передёрнулся худой. — К тому же его любимая мамочка дальновидно назвала сыночка Гадом, что поросёнок Бобинчик трактует как «счастье», или «сын Яакова»… Сын свиньи», — разозлился сутулый.

— Мистер Бобинчик, и этот, Рабинович… Дворянская, прям, фамилия, — съехидничал худощавый, подумав: «А Гад воспринял за чистую монету, вон как горделиво напыжился, гад». — Умные люди в Златоусте крупное дело провернули… Только газеты поскромничали. Следовало число жертв до тысячи довести…

— Много, — подавился осетриной Бобинчик, — хотя бы — шестьсот…

— На восьмистах сойдёмся… и три тысячи раненых… Вот за границей бы завопили о кровавом Николашке… А главное, он ни в чём не виноват… Как во время Ходынки. Но кого это интересует…

— И так завопят… Эсеры, искровцы, европейские и американские рабиновичи… Всем Николай поперёк горла. А гефилте фиш я больше из сазана уважаю, а не из щуки, — добавил наболевшее.

— Да ешь хоть из некошерного сома, — рассердился Ицхак, — но дело разумей.

— Какое дело, — икнул Бобинчик.

— Зли православных. Разжигай в них ненависть к евреям…

— Чего? — даже перестал жевать обжора. — Я что, по–твоему, второй Павел Крушеван с его газетёнкой «Бессарабец». Вон какую подлую статью напечатал об убийстве в Дубоссарах православного мальчика. Евреи боятся на улицу выходить.

— Хм, — довольно ухмыльнулся тощий. — Хорошая злободневная статья. Я ему ещё одну подбросил. Об убийстве хозяином–евреем своей православной служанки.

— Чего? — поперхнулся Бобинчик. — Да тебя за это неделю кормить не надо, — пригрозил жуткой, по его мнению, карой.

— Православные поверят всему. Наивные и доверяют газетам, дурачки. А наши кишинёвские евреи — трусы. В Гомеле полмесяца назад был. Так там бундовский местный комитет первого марта организовал праздник, по случаю убийства царя–освободителя Александра Второго. И наших братьев полно пришло. Кто бы здесь, в Кишинёве, пришёл? То–то и оно. В Гомеле Бунд организовал военизированное формирование. До ста человек стрелять из револьверов учатся. Если что, сумеют дать врагу отпор… А наши? — презрительно сощурившись, отщипнул кусочек отварной осетрины.

Немного расстроенный нанесённым убытком Бобинчик, передвинул тарелку поближе к себе.

— Найди людей, и всячески оскорбляйте православных. В Кишинёве на 50 тысяч евреев приходится 50 тысяч молдаван, 8 тысяч великороссов, малороссов цыган и других гоев. Беси особенно молдаван. Южная горячая нация, и к тому же погрязли в православии. Нет бы, иудаизм исповедовали…

— Они–то иудаизм не примут, а вот многие евреи принимают крещение и становятся христианами.