Валерий Кормилицын - Держава (том второй)

— В Екатерининском зале собрались министры, сенаторы, придворные чины, придворные дамы и фрейлины, а так же кавалерственные дамы ордена святой великомученицы Екатерины. Для военных отведён Андреевский зал. Высшие чиновники административных и судебных учреждений, московские дворяне и представители земства, собрались в Георгиевском зале. Представители именитого купечества — во Владимирском зале. И, вспоминая исторический бал в Петербурге, в Александровском зале велел собрать городских дам в русских платьях и с кокошниками на головах. Сейчас начнётся Православная московская и всея Руси Пасха, — услышал колокольный благовест и перекрестился генерал–губернатор.

По всей необъятной России трезвонили колокола и славили Иисуса Христа православные.

Горожане и сельские жители разговлялись заранее припасёнными яствами.

Офицеры и солдаты, в большинстве своём, были отпущены в отпуска и тоже славили Святое Воскресение…

Большую часть кишинёвского гарнизона на Пасху, отпустили в увольнения. В казармах несли службу лишь дежурные и дневальные, не считая малой толики солдат, оставленных без отпусков за нарушения.

Во время Крёстного хода у одной из церквей, группа евреев, покатываясь от смеха, тыкала пальцами в нёсших хоругви и иконы священников.

— Отец святой, — юродствовал Гад Бобинчик, — свининки–то уже откушали? — завистливо пощелоктил языком, и плюнул в идущую за священником толпу прихожан.

Стоящий рядом с ним Хаим швырнул грязью в икону:

— Вот вам, свиноеды, — заорал он.

— Чёртовы иудеи, — закричал один из молдаван. — Христа продали за тридцать сребреников, и нас хотите продать…

— Бей жидо–о–в! — заорали в толпе, но батюшка успокоил мирян.

— Христос Воскресе! — воскликнул он.

— Воистину Воскресе, — начал успокаиваться народ.

— Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его. И да бежит от Лица Его ненавидящий Его, — повёл вокруг храма православный люд, басом затянув песнопение: — Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небеси, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славиши…

Народ, полностью успокоившись, шёл за пастырем, ликующе подпевая ему.

Немногочисленные полицейские не вмешались и не разогнали творящих безобразия евреев.

«Как можно об них руки марать — Пасха же», — осуждающе качали головами.

Видя такое к себе отношение и попустительство, Ицхак распорядился ловить, где можно, пьяных христиан и лупцевать со всей своей еврейской дури:

— Каждый год мы гоев на Пасху бъём, и эта исключением не станет…

Но молдаване дружно давали отпор, от души тузя обидчиков.

«Дело–то привычное. Сколько лет так Пасху проводим», — делились между собой впечатлениями, но злость нарастала.

Драки вспыхивали то в одной части города, то в другой.

На Чуфлинской площади хорошо разговевшаяся толпа ожидала открытия балаганов. Женщина с ребёнком, выронив билет, села в повозку карусели.

— Где билет? Где билет, спг–гашиваю, — подлетел раздражённый хозяин. — Пг–гочь отсюда, сука, и выблядка своего забег–ги, — схватив за волосы, столкнул её с карусели.

Вскрикнув, женщина упала, ударившись головой о землю и выпустив из рук дитя.

Ребёнок заплакал и пополз к лежащей без сознания матери.

— Убили-и, — закричали в толпе и бросились бить хозяина–еврея.

Несколько его собратьев заступились, но были сбиты на землю и истоптаны ногами.

— За что, жидовские хари, ребятёнка с бабой убили? — орали выпившие мужики.

Ватага ребятишек постарше, что крутилась у балаганов, похватав камни, помчалась по ближайшим улицам, попутно колотя стёкла в еврейских домах.

Видя, что хулиганят дети, еврейская молодь и некоторые мужчины похватали палки, лопаты, колья и встали на защиту имущества.

— Ах ты, маленькая свинья, — ударил палкой хулигана молодой еврей. — Я тебе покажу, как стёкла колоть.

Избитые пацаны с рёвом побежали к тятькам и мамкам.

— Ну, изуверы-ы, голову ребятёнку разбили, — причитала женщина, прикладывая платок к ране.

— Фершала надоть, — кричал пьяненький мужичонка. — Кровью малец изойдёт. Что творят, нехристи. На детей уже руку подняли…

— Щас я дам им фершала… Так дам, что санитар понадобится, — выломал штакетину из окружающего карусель забора озверевший отец мальчонки. — Дитятко ни за что убили…

Многие мужики последовали его примеру, рассыпавшись по прилегающим улицам и круша еврейские дома и лавки.

Малочисленная полиция не вмешивалась: команды не было, а посему, само как–нибудь рассосётся.

«Не впервой друг другу хари чистят… Да и кажинный год этакая суетень возникает, — благодушно бурчали фараоны. — У одних Пасха закончилась, а у порядошных людей только началася… Как же на радостях челюсти не посворачивать», — закрывали глаза на происходящее.

Но к вечеру был получен однозначный приказ: хватать смутьянов и тащить в кутузку.

— Чего рты раззявили? — бесился пристав. — Пасха — это для нормальных людёв, а не для полиции. Народ безобразия нарушает, а вы губой щёлкаете. Всех варнаков тягайте «под шары», — указал рукой на полицейскую часть, расположенную в одном здании с пожарной командой. — Вот и запалили чего–то, аспиды. На каланче шары вывесили, значит, на территории нашей части горит, — тряся животом и придерживая путающуюся в ногах «селёдку», помчался в участок: «все пьют, а я бегай как бобик, — на ходу снял фуражку и вытер ладонью потный лоб. — Полицмейстер — пьют-с. Губернатор — пьют-с. Командующий воинским гарнизоном — само собой… А я как бобик…»

Вечером доложил полицмейстеру, что полиция беспорядки пресекла, задержав 60 пьяных православных смутьянов.

Евреи, однако, остались недовольны сложившимся положением вещей.

— Как же так, братья, — возмущался Бобинчик—Рабинович, с утра прейдя на Новый базар, и выступая перед собравшейся толпой единоверцев. — Вчера тысяча православных ублюдков били стёкла в наших домах, сожгли сарай господина Хаима, — указал на бледного от переживаний официанта. — Разгромили несколько еврейских лавок, выпили море кошерной водки, сожрали пуды кошерных куриных потрошков, форшмака и гифилте фиш, — в ужасе схватился за пустой, по его мнению, живот. — И всё это им сойдёт с рук? — риторически вопросил он. — Вооружайтесь кольями, дрынами, тащите из дома ружья, и дадим отпор зверям–христианам.

Такой же упитанный, как Бобинчик—Рабинович, пристав, с двумя полицейскими подошёл к взволнованно гомонящей толпе.

— Вы что тут балаган устроили? — риторически вопросил пристав.

— Мы будем защищаться, — выступил вперёд Бобинчик—Рабинович. — Вчера вы русских не разгоняли, сегодня мы их разгоним, — стукнул себя в грудь. — А вы убирайтесь, пока живы, — китом нырнул в сутолоку соплеменников.