Валерий Кормилицын - Держава (том второй)

— Вот туточки, — трясущейся рукой указала на двухэтажный красного кирпича дом Ефимия. — А я неподалёку живу, — перекрестилась она.

На крыльцо выбежала молодая барынька и зачастила:

— Сюда, сюда, ваша милость. Здесь больной… Не желаете ли чаю с пирогами? — когда вошли в тёмную, с занавешенными окнами комнату, предложила хозяйка.

Никакой печали в её глазах отец Иоанн не заметил. Лишь напряжение и страх.

— Где больной? — холодно спросил целитель.

— Вот в эту комнату пройдите, — засуетилась барынька. — Прошу, — распахнула дверь в ещё более тёмное помещение.

Ефимия, предчувствуя недоброе, прижала ладони ко рту, стараясь удержать то ли крик, то ли просьбу к отцу Иоанну не ходить туда.

Другая женщина, что–то почувствовав, хотела пройти вслед за священником, но чьи–то руки захлопнули дверь и закрыли на задвижку.

Тут же из комнаты послышались крики, что–то громко упало на пол.

«Графин», — подумала женщина и обернулась, чтоб спросить у хозяйки, что там происходит, но той в комнате уже не было.

Лишь Ефимия, широко раскрыв глаза и замерев, в ужасе глядела на закрытую дверь.

— Илья-я, — побежала к выходу женщина. — Илья, скорее сюда, батюшку убивают…

Крепкий детина–кучер, стуча сапогами, прибежал с улицы и в минуту высадил мощным плечом дверь, заметив в темноте три метнувшиеся к другому выходу тени и лежащего на полу батюшку.

Молча подхватив истекающего кровью священника, понёс его в карету.

За ними, плача и крестясь, поспешили женщины.

— В больницу надоть, — обратился к чуть не теряющей сознание Ефимии кучер. — Ты тут рядом живёшь, показывай, где ближайшая лечебница.

Карета помчалась в указанном направлении, а Ефимия, прижавшись губами к холодной руке пастыря, плакала и просила прощения:

— Батюшка, миленький, прости меня окаянную за грех мой. Платок пуховый барынька посулила, коли тебя привезу. Не знаю я тех людей… Христом Богом клянусь, — размазывая слёзы по лицу, тыкалась губами и носом в безжизненную руку.

Отец Иоанн не отвечал, провалившись в чёрную бездну забытья.

Лишь когда его положили на носилки во дворе больницы, с трудом произнёс:

— Молчите! А то погромы пойдут! — вновь стал проваливаться в пустоту, успев подумать угасающим сознанием: «Трудно бороться со злом в себе, особенно слабым душам, в коих ужились Вера и Безверие…»

«Какие тяжёлые наступили времена, — подумал Николай, когда ему сообщили о покушении на отца Иоанна. — Ничего святого у некоторых людей не осталось. На преподобного руку подняли… А ведь сами ногтя его не стоят… Недавно, 14 октября, на главнокомандующего Кавказа князя Голицына покушались… Теперь вот на отца Иоанна. Ну как примирить Россию?!

Новый 1904 год Аким собирался встречать не с друзьями в Питере, а с братом в Москве.

«Может и Натали снизойдёт до меня… Ежели не простит, то хоть станет общаться», — сам укладывал вещи в чемодан.

Вошедшая в комнату Ирина Аркадьевна с любовью глядела на сына. Зябко обхватив плечи руками, она вдруг с грустью поняла, что больше не нужна ему… Что если вдруг надумает поехать с ним, то сын расстроится и воспротивится этому: «Он, конечно, любит меня… Но стал взрослым и самостоятельным… У него своя жизнь и свои интересы, где уже мало места остаётся мне, его матери… И я буду только мешать ему в Москве, — ужасно захотелось курить. — Нет. Коли бросила, то не следует и начинать. Спасибо Максиму Горькому. Отучил…»

— Акимушка, когда же домой приедешь? — спросила у сына и, разъяв руки, хотела помочь ему с вещами.

— Мама, я сам. Приеду второго. Вчера в офицерском собрании выиграл у полковника Ряснянского в карты четыре выходных.

— Ты стал картёжником? — поразилась мать.

— В азартные игры на деньги у нас в офицерском собрании запрещено играть. Вот и играем на интерес. Не волнуйся, шашку не проиграю, — хохотнул Аким.

— Глебу передавай привет, — вздохнула Ирина Аркадьевна, — и поцелуй его за меня.

— Ага! Щас! — как говорит наш фельдфебель.

— Раньше ты поэтов цитировал, — улыбнулась мать.

— Так раньше я и фельдфебеля с Ряснянским не знал, — ответно улыбнулся сын. — А где отец?

— Сказал, что в штабе. Но, думаю, это кодовое название ресторана. Генерала Драгомирова, как ты знаешь, в прошлом месяце государь назначил членом Госсовета. Стар стал руководить Киевским военным округом, вот и отмечают новую должность.

— Должность «госсоветовского старца», как называет её Михаил Иванович, — пробормотал Аким, захлопывая чемодан.

— Годы.., — философски произнесла Ирина Аркадьевна. — Прожил долгую, насыщенную и интересную жизнь…

— Так он и сейчас живёт. Сама говоришь, в «штабе» с папа заседают… Не карту же Киевского военного округа там разглядывают.

— На этуалей старцы скорее всего глазеют, — улыбнулась мать.

Утро последнего дня 1903 года Аким встретил в Москве.

В 10 вечера, на лихаче, мчались с братом к дому Бутенёвых—Кусковых.

— Дмитрий Николаевич снял на ночь кабинет в ресторане «Яр». Там и встретим Новый год. У москвичей, оказывается, так принято. Дома в новогоднюю ночь не сидят.

— И Натали поедет, — обрадовался Аким, не заметив в темноте, как брат покраснел.

— Ну конечно. С трудом уговорил её, — ответил он. — Я у них часто обедаю. Завтракаю у себя в Собрании, а на обед к Бутенёвым. Вот и приехали…

Извозчик–зимовик резко остановил сани напротив подъезда, неподалёку от неповоротливой фигуры городового.

— Запишу! — солидно проинформировал его скучающий страж порядка.

«И запишет, статуй, — перепугался возчик. — Оштрахуют тады».

— Иван Силантьич… Это… С наступающим тебя новогодьем, — подлизнулся возчик.

— Да ладно, геншель, прощён, — миролюбиво забурчал городовой.

— В Питере «ваньки», а здесь «геншели», — хмыкнул Глеб. — Пойдём Веру Алексеевну с Константином Александровичем поздравим, — потащил брата в подъезд Глеб. — А ты здесь нас жди, — велел возчику.

Когда через полчаса вышли обратно, рядом с городовым стояли ещё одни сани.

— Молодец! — похвалил подбежавшего с докладом денщика Кусков. — Просторные сани раздобыл. Завтра весь день свободен, — подошёл к вытянувшемуся во фрунт городовому в заснеженном тулупе. — Силантьич, ты на посту сегодня? Эк, повезло тебе… Да ладно, ладно, не тянись… Вольно. Завтра после службы загляни ко мне… Поздравлю тебя с Новым годом. Замёрз? — разговорился, начавший уже отмечать праздник подполковник.

— Никак нет, ваше высокоблагородие. Мне и большой мороз нипочём, а нынче — тьфу. Не мороз, а морозец. Вот когда Балканы переходил в шинелишке на рыбьем меху, да в худых сапогах, тады да-а. Зяб! А ныне в полушубке стою, да в валенках… А главное, некогда зябнуть… Потому как — служба-а…