Валерий Кормилицын - Держава (том второй)

— Как в каких? Гуливал здесь часто, вот и поставили для памяти, — словно ребёнку, терпеливо объяснял товарищу ситуацию с мраморной головой интеллигентный купчик.

Все без исключения присутствующие с интересом вслушивались в диалог.

— Ах, чтоб тебя… во дела, — опять схватился за бороду купчина. — Может, и нас когда поставят? — размечтался он.

Братья Рубановы переглянулись.

Натали прикрыла рот платочком.

Зинаида Александровна — ладошкой.

А Кусков с любопытством поинтересовался:

— Это за какие же заслуги?

— Поди, ваша благородия, не реже господина Пушкина по ресторанам ходим… А уж денег столько оставляем, что ему и не снилось, — повернулся спиной к сурово глянувшей на него супруге.

— Ирод! — громко произнесла она. — А мне божишься, что к Титу Панкратычу по делам ездишь.

— Цыц, курица, — возмутился бородач. — Не срамись перед народом, — отошёл от бюста к зеркалу на стене. — Мне не больно и надо тут стоять… Не жалаю, чтоб на меня кажинный боров галстук повязывал… Гликось, — метнулась в сторону его мысль, — скока зеркал и все исписаны.., — принялся чуть не по слогам читать надписи: «Маша, ангел, как не стыдно сердце взять и не отдать», — неожиданно для себя прослезился и, достав из кармана пиджака необъятный цветастый платок, вытер глаза, а затем смачно высморкался.

— Прямо в знамя московской биржи, — произнёс Аким, рассмешив компанию.

«Был здесь и прокутил 500 рублей», — убрал в карман платок бородатый и загоготал:

— Я вот нонче тыщу прокучу и запишу рядом с помощью бриллианта… Нет. Рядом не стану, — передумал он. — Рядом надпись: «Васька жулик…»» — А меня как раз Василием и нарекли тятька с матушкой…

— Как раз про тебя и написали, — засмеялась его супруга.

— Нехорошо ты смеёшься, Клава, — сделал ей замечание бородач: «Я был здесь пьяный!», — хмыкнул, прочтя следующую надпись.

— Ну, всё про тебя Пушкин записал, — захлебнулась смехом купчиха.

Через секунду её поддержала приятельница.

В большом зале заиграл оркестр, и в этот миг в кабинет длинной вереницей вошли официанты с фарфоровыми блюдами и подносами.

— У–у–х! — громоподобно брякнул в ладоши бородач, отчего один из официантов, вздрогнув, уронил с подноса тарелку с нарезкой.

— Пардон, пардон, — растерялся он.

— Да ладно… В честь чего музон? — налил полный бокал коньяка купчина.

— В честь шествия мухоморов, — вежливо ответил провинившийся официант.

— Ах, чтоб тебя, — поперхнувшись, облил бороду и рубаху дородный купец.

— Ряженые, — уточнил метрдотель, тайно показав официанту кулак. — А за ними бредут уже порядочно выпившие кузнечики… Чего от них ждать? Сначала в «Стрельне» выступали… Через полчаса Новый год, господа, — напомнил он. — Сегодня весьма интересная программа… Три хора: русский, венгерский и цыганский. А так же: первоклассные эквилибристы и знаменитая итальянская труппа гимнастов.

— О–о–о! — закатили глаза купчихи.

— Известный комик–иллюзионист Сарматов. Танцовщицы: сёстры Ортега—Компас, парижские этуали, госпожи Регина Парвиль и Жюли Виолетта.

— О–о–о! — вызывающе глядя на благоверную, быком проревел купчина.

— Исполнительницы романсов и лирических песен. До утра не соскучитесь, — пообещал метрдотель, совершенно не обратив внимания на взаимоотношения супругов.

— Да мы и так не соскучимся, — налил второй бокал коньяка дородный коммерсант. Первый стакан колом, а второй — соколом, — произнёс он, и мигом подтвердил купеческое слово.

В 12 ночи оркестр заиграл гимн и купцы, посшибав стулья, кинулись целовать жён.

Кусков, в избытке чувств, припал к губам супруги, а Аким, поднявшись, сделал шаг к Натали, надеясь коснуться губами хоть кончика пальца, но та уже протянула руку Глебу, который и припал к ней долгим поцелуем.

Обидевшись, Аким пошёл к выходу и, раскрыв дверь, прокомментировал:

— Дед Мороз тащит в неводе медведя, господа… А Снегурочка — зайца. С Новым Годом! — заорал он.

В большом зале творилось нечто невообразимое…

Бахали пробки из шампанского. Орали «ура!» Гремел оркестр. В воздухе парили серпантин и конфетти. Чего–то пели обнявшиеся с мухоморами кузнечики. И одуряющий аромат роз…

— Господа, с Новым годом, — оторвавшись от жены, бухнул пробкой в потолок Кусков.

Негоциантов со своим половинами уже вынесло в разбушевавшийся зал, откуда слышались крикливые цыганские напевы.

— То–то наш папа′ любит встречать праздники среди народа, — закусывал водку Аким. — Недавно читал в газете чеховские зарисовки, — подставил бокал официанту, даже не глянув, чего он туда налил. — Антон Павлович пишет какому–то приятелю… Суворину, кажется: «Вчера ночью ездил за город слушать цыган… Хорошо поют эти дикие бестии. Их пение похоже на крушение поезда с высокой насыпи во время сильной метели: много вихря, визга и стука…» — Пойдёмте, господа, узнаем, прав ли был Чехов, — пригласил компанию в зал.

Приметливый классик оказался прав…

Трёхобхватный купчина, распушив бороду, отнял или купил у кого–то стул и заливался слезами, сидя перед сценой. Приятель тщетно старался успокоить его. Их жёны куда–то пропали, видно встретили знакомых.

Послушав цыган, офицеры с дамами ушли в кабинет имени Пушкина, закусить и выпить.

В следующий раз вышли в зал во время выступления парижских этуалей, коим не удалось разбудить уснувшего от прыжков гимнастов первогильдийца.

— Василий, проснись. Ей–богу неловко… Ведь люди смотрят, — будил жирного товарища интеллигентный купчик.

— Чё? Платить по счёту? — мигом достал тот из внутреннего кармана портмоне. — Чичас. Вот он, лопатник–то, — потряс бумажником.

— Да нет. Регина Парваль с Виолеткой петь нам станут.

— Этуалечки-и, — радостно засюсюкал толстяк и полез на сцену. — Дайте, я вас расцелую, — расставил он в стороны ручищи.

Народ веселился.

— Славно этуальки пищат, — было общее мнение.

Словно по волшебству появились купчихи, и мужья быстро были водворены в семейные рамки и Пушкинский кабинет.

Обняв бюст, трёхобхватный купчина, вытирая катившиеся из глаз слёзы, жаловался ему на жизнь:

— Честным купцам чичас только в таборе жить… Лишь там порядок соблюдают, — целовал Александра Сергеевича в лоб.

Жёны, наведя в семейном кругу дисциплину, более не обращали на благоверных внимания — этуалей–то рядом нет.

Подружившись с поэтом, который особенно поразил купчину тем, что не брал предлагаемых денег, он ещё раз выскользнул из кабинета и угодил на представление фокусника–иллюзиониста, ловко превратившего лимон в пачку сторублёвок.

— У-ух, нечистая сила, — сделал вялую попытку влезть на эстраду и отнять ассигнации.