Валерий Кормилицын - Держава (том третий)

— Ещё один шаг и зачну без предупреждения палить, — предупредил он, с ненавистью глядя на офицера.

За его спиной встали, спустившись на подмогу, ещё два боевика.

— Вас же могут убить! — остановившись, крикнул девушкам.

— Не могут! Потому как мы в санитарном отряде. Нас не имеют права убивать, — со смехом ответили те, не понимая, насколько всё нешуточно.

— Ваше сиятельство, артиллеристы прибыли, — доложил вбежавший в вестибюль Соколовский, с интересом оглядываясь вокруг. — Вон оно что! С дамами общаетесь, а я там мёрзну, — подмигнул гимназисткам.

— Ещё один зубоскал прибыл, — нахмурившись, потопал вниз Меньшиков. — Не верят, что могут стрелять… Думают, будет как вчера в «Аквариуме». Пожурят и отпустят. Не революция, а сплошной карнавал и веселье. Даю вам четверть часа на размышление, — сурово оглядел спустившегося в вестибюль бородача с маузером.

— Паф! — поднял оружие и, нацелившись в офицера, оскалился тот.

— Я ведь без шуток могу в лоб закатать, — на понятном боевику языке, негромко произнёс Соколовский.

— Я запомнил тебя. Посчитаемся ещё, — опустил маузер боевик.

— Ровно через четверть часа начнём обстрел здания, — предупредил его штабс–ротмистр, выходя со своими офицерами на улицу.

— Импозантные офицерики, — усевшись за партой на четвёртом этаже, зашептала одна гимназистка другой.

— Красавчики. Не то, что эти заводские дружинники, — поддержала её подруга, со страхом глянув на двух хмурых боевиков, что давеча спускались поддержать бородача.

— Да мы же сёстры милосердия. Вдруг и правда, начнут стрелять?.. Раненым помощь станем оказывать.

— Скажешь тоже — стрелять… Эти кавалеристы такие весёлые и добрые, — услышали где–то внизу звук сигнального рожка, который протрубил, с небольшими промежутками, три раза.

И вновь тишина… Прерываемая сиплыми голосами о чём–то споривших боевиков:

— Александр, ну зачем ты убил этого старика? Ведь он был безоружен.

— Он — бывший офицер и потому наш враг. Чего это ты, Василий, таким добреньким стал? Дочка его понравилась? Её жених нашего парня без раздумий уложил… Не нравишься ты мне что–то…

— Я не гимназистка, чтоб тебе нравиться. Они вон за партой сидят, ступай, полюбуйся. А стрелка того я вспомнил. Мой земляк. В детстве ещё с ним цапался. Вот его бы и ликвидировал.

— Некогда в боевой обстановке разбираться, кого ликвидировать. Кто попал на мушку — тому и каюк.

— А если бы женщина на тебя пошла?

— Так и ей бы каюк. Дворянка. Эксплуататорский класс.

— Мне страшно! И эти ещё, как змеи, шипят, — прижалась к подруге гимназистка, и тут же содрогнулась от оглушительного артиллерийского залпа.

— Пужают, — расколов окно, стал палить из своего маузера бородач. — Холостым зарядом бахнули. А вот я их — боевыми угощу.

Двое спорящих мужчин подбежали к окнам и тоже начали стрелять.

— Что вы делаете? — в ужасе закричали гимназистки, — там же люди, — и потеряли сознание от ещё одного залпа и брызнувших в помещение осколков стёкол.

Не прошло и минуты, как следующий залп разнёс сваленные перед дверью парты и покалечил людей.

Растерявшиеся студенты и гимназисты в панике пытались укрыться под партами, в страхе закрывая руками головы и в истерике вопя во всю глотку.

Бородач с двумя товарищами притащили пять жестяных коробок и, кхекая, швырнули их вниз, прислушавшись к трём глухим взрывам.

— Две бомбы не сработали, — сообщил он двум боевикам и пригнулся, услышав ещё один артиллерийский залп.

Но пушки на этот раз обстреливали третий этаж.

И вновь тишина.

— Артиллерию свою заряжают. Айда вниз, Василий, и хватит злиться из–за какого–то незнакомого старика, — потянул товарища за рукав Шотман, не удостоив взглядом забежавшего в класс Фидлера.

— Господа, сдавайтесь, а то они всех убьют, — трясясь всем телом, замер тот, увидев лежащих у покорёженной парты мёртвых гимназисток.

У одной была оторвана рука и нога, у другой разбита голова и разворочена грудь.

— Господи, господи, — зарыдал он, — я не думал, что будет так… Прошу вас, сдавайтесь…

— Иван Иванович, а шёл бы ты… отсюда, — покачивал перед его лицом маузером бородач. — Неровён час и убить могу… Как они моего брата, — скрипнул зубами и подойдя к окну, под которым лежало тело боевика, не целясь стал палить по солдатам.

Фидлер, в ужасе махая руками, словно ученик младшего класса, помчался вниз по лестнице и, оттолкнув старавшихся удержать его студентов, выскочил на улицу, где бросился к солдатам.

— Умоляю, солдатики, не стреляйте, там же молодые глупые люди. Лучше меня убейте, я это заслужил.

Силы его иссякли, и он опустил голову от навалившейся усталости, ужаса и тоски.

— Директор училища? — подошёл к нему полицейский чин, доставая из кобуры револьвер. — Сеятель доброго, умного, вечного, — выстрелил ему в ногу, спокойно глядя, как пожилой человек с болезненным стоном падает на землю.

Опять загрохотали пушки и затрещали винтовочные выстрелы.

Из окна дома вырывалось пламя, и слышались крики людей.

— Ведь говорили вам сдаваться, — держа в поводу лошадь, оглянулся на Кускова Глеб, удивляясь, чего это он, отпустив повод, валится под ноги коня. — Олег, споткнулся что ли? — не веря в самое плохое, подбежал к нему и встал на колени, переворачивая друга на спину и с ужасом глядя на стекающую из уголков рта кровь и невидящие уже глаза. — Олег, Олег, — обхватил его голову, — не надо, не уходи…

А неподалёку, глядя на них и глотая слёзы, лежал раненый Фидлер, шепча:

— Что я наделал, что я наделал…

— Глеб, что случилось? — склонился над ними Соколовский. — Гады-ы! — взревел он. — На конь! — отдал команду взводу. — Руби мятежников, — бросился к выходившим из здания с поднятыми руками боевикам.

С ожесточением и ненавистью, вложив всю силу в удар, полоснул остриём по голове держащего белый флаг бородача.

— Отставить, корнет, — сидя на коне и бестолково размахивая шашкой, кричал оказавшийся поблизости Рахманинов.

Но Соколовский, в своей ненависти, не слышал его, а может — не слушал, продолжая рубить разбегающихся от него дружинников.

Шотман, увидя мчавшегося на них кавалерийского офицера с шашкой наголо, не долго думая, упал на брусчатку мостовой, закрыв голову руками и удар принял на себя Северьянов, со стоном схватившись за разрубленное плечо.

Рана не была глубокой, благодаря добротному зимнему пальто.

Полицейские, не слишком церемонясь, отвели его в находящийся поблизости медицинский пункт, где молоденькая сестра милосердия, глотая слёзы жалости, сделала ему перевязку.

— Вам к доктору следует обратиться, — посоветовала раненому.

— Ага! В Бутырке его заштопают и подлечат, — не стал спорить с ней полицейский чин, что прострелил Фидлеру ногу.