Софрон Данилов - Красавица Амга

Тёплой ладошкой Кыча прикоснулась к жёсткой, давно не бритой щеке солдата, и он разомлел от ласки.

— Епифанов! — с порога заглянул он в юрту. — Я пошёл погреться.

Тихонько, чтобы не потревожить коров, Кыча с солдатом вошли в хотон. Возле дверей на маленьком столике мигал жирник и стояла еда.

— Может, не очень-то здесь уютно, да негде больше.

— Ничего.

Кыча вынула из-под стола бутылку.

— Ого! — обрадовался солдат.

— Выпьете? Немножко…

Солдат, ни слова не говоря, взял у неё бутылку, налил себе, осушил стакан и, схватив чего закусить, вытаращил глаза.

— Да ты красавица! Как зовут?

— Кыча.

— А я Пётр.

Парень придвинулся ближе к девушке.

Ойуров сидел в своём закутке, помаленьку откусывая от куска мяса, оставленного Томмотом. С неясной ещё надеждой он слушал, как солдат отхлёбывал из бутылки спирт, каждый раз удовлетворённо крякая и отдуваясь. Хмель ударил в голову Епифанову, он принялся разговаривать с собою вслух. Чем больше от глотка к глотку пустела бутылка, тем внятней становился его разговор с самим собой.

— Думают, Епифанов дурак! Епифанов — себе на уме, не полезет под пули. У Епифанова есть кое-что! Уж до Челябинска добраться — хватит…

В просвет между тонкими жердинками Ойуров настороженно следил за ним. Солдат сидел, прислонясь к стене, медленно разжёвывал мясо, останавливался, заплетающимся языком спорил с кем-то и опять принимался медленно, как вол, жевать. Ойурову подумалось, что солдат просидит вот так всю ночь. Его охватило отчаяние: уходит время! Наружный постовой, как видно, пригрелся в тепле — самый удобный момент, а этот всё не спит. Ах, уходит время!

Бормотание солдата стало едва слышным и наконец иссякло совсем. Кажется, уснул… Ойуров тихо подобрался к двери закутка. Солдат, уронив голову на грудь, громко всхрапнул, проснулся, подбросил в камелёк дров. Затем, позёвывая, он подошёл к закутку, заложил в пробой двери палку, отошёл и, наверно, сел, Ойурову он стал невидим.

Ойуров чуть не застонал от злости: что за сокровище держали в этом закутке, что приделали на дверях железный пробой? Эх, солдата надо было убрать давеча, когда он придремал! С пистолетом в руке Ойуров подошёл к двери, но солдата по-прежнему не было видно. Зато он явственно услышал равномерный храп из-за камелька. Спи, солдат!

Ойуров принялся стругать ножом тонкую жердину возле пробоя. Полусырое дерево было податливо, стружки Ойуров ловил в ладонь и клал в карман. Лишь бы не явился не вовремя наружный постовой. Лишь бы Кыча сумела удержать его в доме подольше… Наконец он проделал в двери дыру, просунул руку и снял заложку, осторожно выбрался из закутка, загасил тлеющий жирник. Солдат спал, привалившись к тёплой боковине камелька.

Ойуров был уже в двух шагах от порога, когда в камельке «выстрелило» полено: уголёк, отскочив, угодил солдату в лицо — он схватился за обожжённую щеку и открыл глаза.

Ойуров застыл, внутренне умоляя солдата, чтобы тот в полусумраке не заметил его. Но Епифанов вытаращил глаза и, вскинув винтовку, крикнул что было мочи:

— Стой! Стрелять буду!

Изловчившись, Ойуров прыгнул к нему и ударил ножом в то место, где должна быть ямочка над ключицею. Как опрокинутый куль, солдат медленно свалился на бок. Схватив его винтовку и патронташ, Ойуров тихонько вышел.

…Лёжа под боком Мальцева, Томмот чутким ухом уловил возникший вблизи и быстро удалившийся частый перестук копыт: «Ускакал!» Он закрыл глаза и тут же провалился в сон, как в небытие.

Молодой солдат Пётр Георгиевич, как он представился Кыче, тем временем всё чаще прикладывался к бутылке и всё ближе придвигался к молодой хозяйке, раскрасневшийся, растрёпанный и вспотевший.

— Кыча! — обнял он девушку. — Я тебя люблю!

— Неправда!

— Видит бог!

— Не верю я в такую любовь…

— Идёт война, всем некогда. Потому и спешим. Время сейчас такое.

— Слишком уж ты спешишь! Одержи-ка победу да возвращайся. А до тех пор… Убери руки!

Приобняв Кычу, солдат всё же привлёк её к себе.

Кыча с силой упёрлась ему руками в грудь:

— Закричу! — Солдат отпустил её. — Любишь, так зачем же хватать руками?

И перебралась на другую сторону стола.

…Жирник, выгорая, стал дымить, шипеть и вскоре погас.

Разгорячённый от выпитого и раздосадованный неудачей, солдат выбрался наружу уже за полночь. Сгоряча он не ощутил мороза. Опрокинувшись на сани с сеном, он долго глядел в звёздное небо и незаметно для себя уснул.

Когда он проснулся, дрожа от озноба, уже занимался рассвет. Ковыляя на замёрзших ногах, солдат побежал к юрте, с разбега нырнул в её темноту и неуверенными руками нащупал успевший уже выстыть камелёк.

— Епифанов!

Ответа не последовало. Парень чиркнул спичкой: Епифанов лежал возле печки на боку.

— Просыпайся, Епифа…

Коснувшись ледяной руки лежащего, солдат отпрыгнул в сторону. Возле порога он ещё раз зажёг спичку, в глаза ему бросилась раскрытая дверь закутка. Он кинулся к дому, забарабанил в закрытую дверь прикладом ружья:

— Откройте! Откройте!

Этот неистовый стук разбудил всех. Резко повернувшийся на кровати Мальцев упал на пол и выматерился.

Уже хлопочущая у камелька Аааныс поспешно откинула крючок двери.

Ворвавшись в дом, солдат с порога закричал:

— Убежал! Он убежал!

— Кто?! — вскинулся на столе Топорков.

— Арестованный!

— А Епифанов?

— Епифанов там… Он уже остыл…

Поспешно одевшись, офицеры и Чычахов побежали в юрту.

Томмот, хлопоча, отпихнул в тёмный угол пустую бутылку, валявшуюся на полу.

Полковник пощупал Епифанову лоб, приподнял за волосы голову.

— Огонь сюда! — Мельком взглянув на рану, определил: — Нож.

— Да, да… Нож, — согласился и Мальцев.

— Подполковник, хорошо ли вы его обыскали? Как же вы пропустили нож? — жёстко спросил Топорков.

— Не только ножа, но даже иголки мы на нём не оставили, — заверил Мальцев, вытягиваясь перед полковником. — Не взял ли он нож у Епифанова, когда тот уснул?

— А ты? Ты где был? — повернулся Топорков к молодому солдату.

— Я? Там… — солдат показал во двор.

— Где это там?

— На санях…

— Спал?

Солдат молча опустил голову.

— Тебе велено было спать или стоять на посту?

Тяжёлый, как гиря, кулак полковника угодил парню в челюсть. Растопырив руки-ноги, солдат отлетел назад в раскрытую дверь закутка и опрокинулся там через голову.

— Кони где?

Чычахов повёл их на скотный выгон, все три коня оказались на месте.

— Почему он не взял коня? Удивительно… Если он пеш, то далеко уйти не может.

— Конь мог быть и у хозяев, — предположил Мальцев. — Чычахов, ты вчера не заметил здесь чужого коня?

— Темно было…

Попытались разобраться в следах, но трудно было что-нибудь определить на твёрдом насте.