Константин Гурьев - Спасти или уничтожить

Однако, ознакомившись с этими и им подобными сообщениями, Геббельс только скомандовал себе самому: соберите все силы!

Берия получил первые известия о готовящейся провокации, в которой будут упоминаться польские пленные еще в феврале.

Известия были мало того, что отрывочные, так они еще и пестрели: «ходят слухи», «довелось слышать» и тому подобными жемчужинами стиля. Идти к Сталину с такими сообщениями нелепо, считал Берия.

И ошибся.

Вскоре на одном из совещаний Сталин спросил:

— Товарищ Берия, что вы можете сказать о передаче нами пленных немцам в сороковом году?

Берия все понял, поднялся и сказал:

— Полагаю, что документы уничтожены нами еще весной сорок второго года.

— Полагаешь… Это хорошо, когда у человека есть свое мнение, товарищ Берия, — сказал Сталин, и его интонация была непонятна. — Есть вероятность, товарищи, что гитлеровцы постараются использовать сам факт пребывания поляков в плену на нашей территории.

Он прошелся по кабинету. Закончил мысль:

— Нам же, видимо, не удастся доказать, что пленные были переданы в сроки, названные товарищем Берией.

Вернулся к столу.

— И это может стать угрозой не только для близящегося сражения, но и для будущего.

Все присутствующие в кабинете вождя знали, что летом готовится грандиозная операция по разгрому вермахта в районе Курской дуги, знали, что Гитлер стягивает туда все свои основные силы и готовит резервы.

Подготовка Красной армии велась с использованием тех поставок, которые осуществляли союзники. Если в эти обстоятельства вмешается тема «польских пленных», то последствия могут стать самыми серьезными.

— Товарищ Сталин, наши воины победят врага с помощью союзников или без нее! — почти выкрикнул Лазарь Каганович, человек весьма эмоциональный.

Сталин усмехнулся, видимо, его горячности, но ответил серьезно:

— В нашей победе над гитлеровцами, товарищ Каганович, я не сомневаюсь! Меня больше беспокоит другое. Сейчас, когда подходит к концу второй год войны, союзники отделываются поставками, и от них ни слова нет в ответ на наши вопросы об открытии второго фронта. Если они воспримут провокацию как повод и дальше будут откладывать вопрос о реальных боевых действиях? Возможно такое?

Все закивали.

— Могут они, — продолжил Сталин, — завести разговоры о необходимости самостоятельного участия Польши в войне?

— У них, товарищ Сталин, уже сейчас есть такая армия, Армия Крайова, — поднялся Берия. — Подчиняется исключительно лондонскому правительству.

Сталин махнул рукой: знаю, садись.

— Будучи уверенными в нашей окончательной победе, товарищи, мы должны думать о том, каким станет мир после войны. Мир не только, как духовное состояние человечества, но и его воплощение, так сказать, географическое! И в этом смысле пакости о расстрелянных поляках могут быть использованы не только гитлеровцами сейчас, но и некоторыми кругами на Западе впоследствии.

Подал голос Анастас Микоян. Он отвечал за снабжение Красной армии, и для него, конечно, уже само сокращение поставок союзников было весьма опасно в полном смысле этого слова: армию надо кормить!

— Предлагаю, товарищ Сталин, срочно поручить нашим ученым, историкам, например, составить… ну… скажем… историческую справку, в которой будет показано, что поляки были постоянно настроены агрессивно в отношении не только пролетарского государства, но и России в целом.

При словах об историках Берия невольно глянул на Сталина и увидел, как и ожидал, легкую усмешку.

Лет пять назад — Берия тогда еще только стал народным комиссаром внутренних дел — Сталин вызвал его и передал жалобу московских историков, обвиняющих своих коллег из Ленинграда в искажении ленинизма.

— Обвинение серьезное, товарищ Берия, — сказал Сталин, отдав жалобу, — но речь идет о представителях научной интеллигенции, и дело это тонкое, деликатное. Вам необходимо провести самое серьезное расследование с привлечением историков, способных объективно посмотреть на вещи. Но имейте в виду, ни при каких обстоятельствах мы никому не позволим трактовать великого Ленина.

Протянул руку для прощания, но вместо «до свидания» повторил:

— Ни при каких обстоятельствах!

Берия воспринял это как прямое указание, взялся за дело сам, чтобы потом спокойнее было беседовать и с приглашенными специалистами, да и с самими авторами жалоб — тоже!

Именно — жалоб! Во множественном числе!

Говорить об этом Сталину Берия не стал, счел неуместным, а вот сейчас уже и понять не мог, кто тут виноват, кто прав, и — главное — есть ли тут правые!

Тянуть в делах Берия не любил, а тянуть с поручением товарища Сталина и вовсе считал невозможным. Поэтому попросился на прием через два дня.

Придя, протянул письмо «московских». Хотел уже начать, но вождь заговорил сам:

— Вот полюбуйтесь, уважаемый Лаврентий Павлович, — Сталин глядел в папку, видимо, пробегая глазами находящийся там текст. — Мне пишут московские историки. Обращаются ко мне по вопросу, который поначалу кажется узким, маловажным. Однако, если посмотреть, просто внимательно посмотреть, то значение его возрастает, и возрастает стремительно!

Сталин закончил просматривать документ, видимо, восстановил все ассоциации, возникшие при первом чтении, вернулся взглядом к его началу и стал читать вслух, выделяя интонациями все смысловые нагрузки.

— «Дорогой товарищ Сталин! Зная о Вашей невероятной загруженности, мы не посмели бы обращаться с этим письмом, если бы не считали вопросы, затронутые в нем, чрезвычайно важными». Понимаешь, Лаврентий, «чрезвычайно важными»!

Сталин пронзил наркома внутренних дел своим взглядом, потом вернулся к тексту и продолжил:

— «Как известно, великий Ленин придавал огромное значение изучению истории Французской революции восемнадцатого века, видя в ней предшественницу нашего Великого Октября, открывшего новую эру в истории всего человечества! В то же время вождь мирового пролетариата особое внимание обращал именно на то, что Французская революция была по своему характеру буржуазной, то есть игнорировавшей интересы трудящихся, которых она, буржуазия, уже тогда нещадно эксплуатировала».

Сталин поднял палец и внимательно посмотрел на Берию: понимаешь, Лаврентий?

Он продолжал читать, то и дело прерываясь и комментируя только что прочитанное. Московских историков беспокоило, что в колыбели трех революций, в Ленинграде, местные историки попали под влияние троцкистов и зиновьевцев и снова пытаются сеять смуту!

На сей раз они делают это в особо опасной форме, пересматривая учение великого Ленина и намеренно извращая его на примере истории Французской революции.