Сергей Сержпинский - Снайпер-инструктор

Авиация тоже продолжала бомбить город. Наши самолёты кружили в небе, выискивая артиллерию противника.

Генерал Галицкий в своих воспоминаниях писал:

«С наблюдательного пункта корпуса нам было видно, как один из штурмовых отрядов 21-го полка 5-й гвардейской стрелковой дивизии ведёт уличный бой. Впереди продвигается танк, ведя огонь по огневым точкам противника, за танком – самоходное орудие, обеспечивающее огнём продвижение танка. С каждым танком идут по два-три сапёра для расчистки пути в завалах или разминирования проходов. Примерно на линии танка, прижимаясь к стенам домов, движутся цепочкой стрелки. Их задача – обстрел противоположных домов, уничтожение автоматчиков противника, появляющихся на балконах, в окнах и на чердаках домов. С особым вниманием они следят за подвалами, входными дверями и подъездами. Вовремя заметить и уничтожить фаустника – очень важно в таком бою. За атакующими группами продвигаются группы закрепления и огнемётчики. Стр. 416».

Я шёл по улице с троими снайперами, которых оставил в резерве. Это были Гриша Санька и Тимофей. Мы должны были по приказу командира полка выдвинуться для подкрепления на слабый участок боевых действий. Рядом шли и другие резервы полка. Впереди, через квартал, грохотал бой. Количество пожаров уменьшилось, видимость улучшилась, и мы стали свидетелями, как мирные жители вытаскивали из обгоревшего, многоэтажного здания своих сограждан. Подвал, в котором они прятались, залили огнём наши огнемётчики. Многие сгорели заживо, оставшиеся в живых получили ожоги разной степени. Женщины и дети со стонами и плачем тащили еле живых людей. У одной девочки кожа на ножках вся слезла от ожога до мяса. Видя это тяжёлое зрелище, у многих бойцов на глазах появились слёзы. С нами шёл командир полка Устинов. Он сказал майору Котову: «Надо прекратить использовать огнемёты. Передайте командиру роты огнемётчиков, чтобы применяли свои средства только по моему приказу. Нельзя допускать, чтобы страдали женщины и дети».

Мне было очень плохо. На земле валялись листки бумаги. Желая отвлечься от этого кошмара, я поднял один листок и прочитал заголовок на немецком языке. Оказывается, это были листовки, которые с наших самолётов сбрасывали немцам. Ребята тоже заинтересовались и попросили меня перевести на русский язык. Посреди улицы стоял белый трамвай, мы зашли в него, сели на мягкие сиденья и я хотел начать читать, но у меня сильно заболела голова и желудок от голода и от нервов тоже. Я передал листовку Тимофею и сказал: «Читай, Тимоха, ты лучше меня знаешь немецкий».

«Офицеры и солдаты! – начал он читать листовку. – Ваше командование обрекло вас на бессмысленную гибель. В этот критический для вас час ваша жизнь зависит от вас самих. Складывайте оружие и сдавайтесь в плен».

Санька прошёлся по трамваю и нашёл старинную тросточку. Он постучал ею по сиденьям, по металлическим поручням. Трость выдержала удары – не сломалась. Саня взял её с собой.

Навстречу двигалась колонна пленных немцев, как бы подтверждая силу агитации листовки. Мы вышли из трамвая и с интересом разглядывали поверженных врагов, которые недавно стреляли в нас, а мы в них. Колонна шла медленно, солдаты еле передвигали ноги. Красноармеец-конвоир весело покрикивал: «А ну, пошевеливайтесь, Фрицы! Шнель, шнель!»

Неожиданно Санька крикнул, глядя на пленных: «Стас, ты как тут оказался? Да не отворачивайся, я тебя узнал!» Солдат в немецкой форме ни чем не отличался от остальных: с такой же щетиной на щеках, в потёртой испачканной форме. Невозможно поверить, что это русский. Однако Санька обратился к конвоиру и попросил отдать ему этого пленного. Конвоир даже не спросил: «Зачем?» И сказал: «Забирай». Саня за рукав вытащил солдата из колонны и ударил тросточкой по спине.

– Предатель! – кричал он. – Я тебя сразу узнал. Мы же с тобой в одной школе учились!

– Выслушай меня, пожалуйста! – плачущим голосом произнёс солдат на чистом русском языке. Но Санька нанёс ему несколько ударов тросточкой по голове. Шапка с головы слетела, и солдат упал. Санька продолжал неистово бить односельчанина на глазах у пленных и красноармейцев. Все остановились и, как заворожённые смотрели на эту сцену. Солдат уже лежал без движения, а Санька продолжал наносить удары, затем он отбросил тросточку в сторону, опустился на колени и затрясся в рыданиях.

– Ну что уставились! – закричал на пленных конвоир. – Шнель. Шнель!

Колонна пленных двинулась с места, а красноармейцы из нашего полка продолжали молча стоять. Когда Санька поднялся с колен и вытер слёзы, к нему подошёл незнакомый боец и робко спросил: «За что ты его так?» Санька сразу не ответил, а наклонился к лежавшему односельчанину и проверил пульс, потом повернулся к солдату и громко, со злостью сказал:

– А он заслужил, власовцами становятся добровольно, поэтому собаке собачья смерть.

В это время кто-то крикнул, что третьему батальону надо идти штурмовать вокзал. Стоявшие вокруг бойцы были из третьего батальона и толпой двинулись через перекрёсток, по пересекающей улице, в сторону железнодорожного вокзала. Я, недолго думая, повёл своих снайперов вслед за третьим батальоном. Улица, по которой мы шли, вела в гору.

От едкого дыма стало тяжело дышать, некоторые дома горели. В этом месте стояли высокие многоэтажные здания. Под ногами солдат хрустели битые стёкла и кирпичи, кругом были завалы.

Кроме дыма в воздухе летала кирпичная пыль. От неё наша одежда и лица имели красноватый вид. Все строения в Кёнигсберге были построены из красного кирпича, поэтому от взрывов и появилась эта красная пыль, разносимая ветром.

Я посмотрел на ребят, на их чумазые лица и понял, что я так же выгляжу.

Снайпера молчали и старались не смотреть на Саньку, лицо которого выражало горе и стыд. Как бы оправдываясь перед товарищами, он, тяжело вздохнув, проговорил:

– Я не хотел его убивать, всё как-то само собой получилось. Нервы ни к чёрту. И зачем я эту тросточку подобрал.

Гриша положил свою руку Саньке на плечо и, желая успокоить его, сказал: «Ты правильно сделал. Я бы тоже так поступил».

– Эх, озверели мы, – тихо произнёс Тимофей, – насмотрелись на зверства немцев и сами становимся такими же.

Больше мы к этому разговору не возвращались. Вскоре батальон приблизился к месту ожесточённого боя. Здесь сражались бойцы из, поредевшей, 43-й дивизии, в третьем батальоне тоже оставалось около ста пятидесяти человек.

Перед нашей позицией открывалась территория сильно разрушенных зданий. За ними проходила железная дорога, а справа стояли дома, примыкающие к железнодорожному вокзалу. Солдаты 43-й дивизии из крайних к развалинам домов обстреливали немцев. Периодически гитлеровцы контратаковали при поддержке своей артиллерии. Красноармейцы едва сдерживали эти натиски. Всё открытое пространство густо усыпали трупы убитых. Они лежали на талом апрельском снегу непонятными тёмными силуэтами, и трудно было разобрать, русские это или немцы.