Сергей Сержпинский - Снайпер-инструктор

– Ты, чей будешь. Старшина? – строго спросил подполковник.

– Не помню ничего, – ответил я растерянно.

Винтовки у меня в руках не было, только на ремне висел парабеллум и норвежский нож.

– Может он дезертир? – предположил капитан.

– Похоже, он контуженный, без шапки, весь грязный, и глаза безумные, – сделал вывод подполковник.

Обратившись ко мне, он громко спросил: «Ты из какого полка, парень?»

– Из двадцать первого полка, пятой дивизии, – вспомнил я свою принадлежность к этим воинским подразделениям.

– Тебя контузило?

– Наверно. Не помню, голова болит.

– Покажи документы. Они у тебя есть?

Я расстегнул шинель и достал из нагрудного кармана гимнастёрки партбилет и снайперскую книжку. «Вот посмотрите».

– Теперь я тебя узнал, – радостно воскликнул подполковник. – Ты снайпер-инструктор. Тебе повезло, что не далеко ушёл, твой полк рядом находится.

Подполковник с капитаном мне тоже показались знакомыми, но я не мог вспомнить, где я их видел. Потом вспомнил, что подполковник был командиром 24-го артиллерийского полка, входившего в состав нашей дивизии. Он подозвал двоих солдат, стоявших поблизости, и велел проводить меня в 21-й полк. Там меня сразу определили в подвал, где лежали раненые. Санитарка, откопавшая меня, подтвердила, что я был контужен, и мне разрешили поспать. В этом же подвале я увидел Григория, он пришёл на перевязку. Его царапнула шальная пуля за плечо, рана не значительная. Мы вместе отсыпались до утра. На рассвете, девятого апреля, за ранеными приехала автомашина, чтобы увезти в госпиталь. Мост полностью наладили. Мы с Гришей отказались ехать и пошли искать мою винтовку, в то место, где меня засыпало землёй от взрыва. Винтовка лежала на поверхности земли, видимо её откопали вместе со мной. Рядом лежали мёртвые солдаты, убитые миной. Их невозможно было узнать, так сильно изрезали осколки, знакомые мне прежде лица. Зрелище печальное.

В это время наш полк начал форсировать Нейер Прегель. Со стороны реки гремел бой, и мы с Гришей пошли туда, чтобы принять участие в переправе. На той стороне реки дома были особенно сильно разрушены. Стояли отдельные части стен. В одном куске стены я насчитал пять этажей. Оконные проёмы просвечивали на фоне пожара и задымлённого неба. Слева, на противоположной стороне, сквозь дым, просматривался старинный королевский замок с высокой, девяносто метровой башней, с зубчатым верхом. Этот замок я хорошо разглядел на макете Кёнигсберга, но в натуральную величину он производил особое впечатление. Несколько советских самолётов кружили в этот момент над замком и по очереди сбрасывали на него бомбы.

Когда мы подошли к реке, то один отряд уже переправился на противоположный берег и закрепил там канат, вдоль разрушенного моста. Держась за канат, и подтягиваясь за него, на лодках и плотах переправлялись другие бойцы. Чтобы забрать следующую партию солдат, средства переправы возвращались назад.

Мы с Гришей сели в вернувшуюся лодку. В ней находился один солдат, который управлял лодкой. И так, втроём, мы поплыли навстречу взрывам, подымавшим столбы воды. Из развалин, с флангов, нас активно обстреливали из стрелкового оружия и артиллерии. Пуля царапнула мою левую руку, и я почувствовал, как горячая, липкая кровь потекла, смачивая рукав гимнастёрки. На рукаве шинели появилась дырка. Я не успел Грише сказать, что меня ранило, как в лодку попал снаряд, пробил дно и взорвался в низу. Лодку разнесло в щепки, но нас осколки не задели, однако лёгкую контузию мы получили все трое. (Это была моя третья контузия). Очутившись в ледяной воде по самые уши, я почувствовал под ногами дно, так как мы были не далеко от берега.

Выбравшись из воды, на берегу зашли в сильно разрушенный дом и развели костёр из головёшек от пожара, чтобы просушить одежду. Потом, раздевшись, я перевязал себе руку. Солдаты из разведроты, проходившие мимо, посочувствовали нам, промокшим насквозь. В одних кальсонах мы плясали от холода вокруг плохо горевшего костра. Партбилет и снайперская книжка у меня сильно намокли, партбилет я оставил, чтобы потом поменять, а снайперскую книжку пришлось выбросить, в ней не возможно было что-либо прочитать, и она вся расползлась, как промокашка. На тот момент в ней был зафиксирован результат моей работы, в количестве восьмидесяти четырёх убитых солдат противника. В дальнейшем, я воевал без снайперской книжки. Солдаты, посочувствовавшие нам, нашли где-то немецкое нижнее бельё и принесли к костру. Мы одели к телу чистые трофейные кальсоны и белые рубахи, а сверху свою одежду, которую кое-как подсушили.

Голова моя сильно болела, я плохо себя чувствовал, хотелось спать. Казалось, что этот кошмар ни когда не закончится, и я впервые подумал: «Как хорошо было бы умереть…»

С туманом в голове, с помощью Григория, я нашёл командира полка. Он увидел, что мне совсем плохо и выделил из неприкосновенного запаса полбуханки хлеба и банку мясных консервов. Этими продуктами я поделился со своими снайперами, которых оказалось в резерве пять человек. Остальные воевали. Бой шёл не далеко, через квартал от нас. Устинов сказал, что немцы дерутся отчаянно, как наши в Сталинграде, защищают каждый дом и каждую квартиру.

Скушав мой паёк, ребята не наелись и пошли по домам искать съестное. В каком–то доме нашли сухой горох, а затем мы зашли в немецкий госпиталь, расположенный в подвале. Немцы со страхом смотрели на нас. Кто-то из снайперов предложил перестрелять Фрицев в их двух этажных нарах, но я запретил это делать. В госпитале продуктов не нашли, там были бутылки вина, с красивыми девушками на этикетках. Набрали в вещмешки вина, и пошли кушать. Зашли в квартиру, где стояла не тронутая мебель, сидя на мягких креслах, пили сладкое вино и закусывали сухим горохом. После этого у меня сильно болел желудок. Никогда раньше он так не болел. Видимо тогда образовалась язва желудка, которая меня мучила в дальнейшем.

Пожары продолжались, город сильно горел, дышалось тяжело. В одном подвале засыпало заживо около сотни немецких солдат и офицеров. Выйти оттуда они не могли, задыхались без воздуха. Устинов приказал моим снайперам раскопать выход из подвала. Ребята копали и ругались: «Они бы не стали русских солдат выкапывать, а наш командир слишком гуманный». Когда подвал откопали, немцы с поднятыми руками стали выходить на поверхность. Они шатались от слабости, некоторых выводили под руки.

Пока снайпера копали, я отдыхал, сидя в сторонке. У меня была сильная слабость. Ребята сочувствовали мне и говорили, чтобы я шёл в медсанбад. Но я не мог так поступить, потому что считал, что не сильно болен, что скоро мне станет легче. В армии солдаты презирали тех, кто отлёживался в госпитале по пустяковым ранениям и контузиям. Я и сам ненавидел и осуждал таких солдат.