Сергей Сержпинский - Снайпер-инструктор

Устинову кто-то позвонил по телефону, и он радостно сообщил нам, что произошла встреча двух дивизий, двигавшихся навстречу друг другу. Это с севера части 43-й армии, и с юга части нашей 11-й армии. Таким образом, сомкнулось кольцо вокруг войск противника, оборонявших город.

Моральный дух у немцев сразу же упал, их сопротивление стало слабеть. По улице, мимо нас, потянулись вереницы пленных. Советская авиация перестала активно бомбить Кёнигсберг, потому что кольцо сжималось. Мирное население радовалось, что бомбардировка города ослабла, у людей появилась надежда на лучшее.

Во второй половине дня мосты через Прегель подлатали, по ним к центру подтянулись танки и другая техника. Но главным успехом было то, что приехали полевые кухни. Я поел тёплой каши, попил компоту, и мой желудок успокоился, самочувствие стало налаживаться.

Когда солдаты, находившиеся в резерве, поели, надо было накормить тех, кто был в бою. Меня с пятью снайперами, и второй батальон, Устинов послал подменить воюющих гвардейцев. Бой шёл на подступах к площади, где стоял бронзовый памятник Бисмарку. Улицу, по которой мы шли, преграждали баррикады и завалы из кирпичей. Немцы использовали хлам от разрушенных зданий, заваливали им улицы, чтобы танки не могли проехать. Кроме того, часто попадались надолбы и противотанковые ежи. Даже лёгкие пушки наши артиллеристы не могли протащить через эти многочисленные преграды. Вся тяжесть уличного боя легла на плечи простого пехотинца.

Я вновь стал воевать в паре с Гришей. Мы сильно сдружились и опекали друг друга. К сожалению, я не запомнил его фамилию. В одном из многоэтажных домов, во время боя, в полумраке, мы услышали русскую речь и матюги. Они звучали со стороны квартир, занятых немцами. Нас разделял рухнувший от бомбы лестничный пролёт.

– Парни, вы кто такие? Власовцы что ли? – крикнул им Гриша.

– Да! А что? В плен нас возьмёте, не расстреляете?

– Примем вас, если немцев уговорите сдаться! – крикнул я, в свою очередь.

Стрельба с их стороны утихла, и я спустился этажом ниже предупредить наших бойцов, что, возможно, немцы сейчас сдадутся в плен. Так и получилось. Примерно через полчаса, из занятой немцами части огромного здания стали выходить с поднятыми руками около трёхсот солдат и офицеров противника. Среди них было несколько полковников и один генерал. Как потом выяснилось, этот генерал командовал дивизией.

К вечеру пожары стали затихать, дым рассеялся, город осветило весеннее солнышко. Предчувствуя конец сражения, красноармейцы не берегли боеприпасов, стреляли с азартной расточительностью. Грохот стоял неимоверный. Мы с Гришей засели на верхнем этаже какого-то здания. По улице шли, в сопровождении красноармейцев, два кинооператора. Мы потом видели, как во время боя они снимали документальный фильм.

Из окна дома, в котором мы находились, я искал в оптический прицел, куда бы выстрелить; убил одного гитлеровца, другого, третьего, и вдруг в окне соседнего здания, заметил парня очень похожего на меня. Я взглянул в бинокль, чтобы лучше разглядеть. Он одет был в немецкую форму и, высунувшись по пояс, стрелял из автомата. Удивительно, но это был мой двойник. Я не смог его убить, а выстрелил ему в плечо. После этого парень спрятался и больше не высовывался. Я рассказал Грише о случившемся, но он скептически отнёсся к моему рассказу и предположил, что мне просто почудилось.

– У контуженых такое бывает, – усмехнулся он.

Однако я не мог успокоиться, и строил всякие предположения. Через несколько минут после того, как я выстрелил в двойника, стрельба прекратилась, наступила непривычная тишина. Командир батальона получил приказ по телефону, прекратить огонь. Нам крикнули с нижнего этажа, что гитлеровцы капитулировали.

Внизу из домов стали выходить немцы с поднятыми руками. Я сказал Грише: «Пойду искать своего двойника, интересно, кто он такой».

– Не придумывай, зачем это тебе нужно, – отговаривал меня Григорий.

И всё же я стал спускаться по лестнице в низ. На улице уже скопилось много народу. Немцы и красноармейцы толпились вперемешку. Было странно видеть такую сцену: только что они убивали друг друга, и теперь мирно закуривают, обмениваются какими-то фразами. Ведь за время войны враги вынуждены были изучить хотя бы несколько выражений на языке противника. «Дас криг ист цу энде» – выкрикивали русские. А немцы по-русски: «Война есть плохо». «Мы хотим мир». «Гитлер капут». Затем немецкие офицеры построили своих солдат в колонну, и она медленно двинулась вдоль загромождённой улицы, под охраной красноармейцев-конвоиров. Я всматривался в усталые, умиротворённые лица пленных, пытаясь увидеть своего двойника, но так и не нашёл его.

Встретившийся нам знакомый капитан рассказал, как капитулировало фашистское командование. Комендант Кёнигсбергского гарнизона, генерал Лаш просил сохранить ему жизнь, в обмен на капитуляцию, а сохранить жизнь своим подчинённым он забыл попросить. Слушавшие капитана солдаты, смеялись. Их забавляло, что фашистский генерал сильно перепуган и думает лишь о собственном спасении.

В своих мемуарах, после войны, Лаш писал: «Защитники Кёнигсберга, в первые два дня, держались стойко, но русские превосходили нас своими силами и брали верх. Они сумели скрытно сосредоточить такое большое количество артиллерии и авиации, массированное применение которых разрушило укрепления крепости и деморализовало солдат и офицеров. Никак нельзя было раньше предполагать, что такая крепость, как Кёнигсберг, так быстро падёт».

– Пойдём, посмотрим на замок, – предложил я Григорию, и мы пошли в сторону зубчатой башни, заманчиво выглядывавшей из-за развалин многоэтажных зданий. Толпы солдат бродили по улицам. Они, как и мы, с интересом разглядывали поверженный город. На обгоревших стенах домов кое-где сохранились элементы лепнины и дорогих скульптурных украшений. Центр, хоть и был сильно разрушен, но чувствовалось, что до войны это был красивый и богатый город.

Вскоре мы вышли к маленькой, тесной площади, загромождённой противотанковыми надолбами. За площадью стоял королевский замок, построенный из красного кирпича. Его стены, трёх метровой толщины, были заметно повреждены бомбами и снарядами. В воздухе ещё пахло гарью и кирпичной пылью. Над массивными воротами замка блестел огромный круг – это были часы. Они ещё шли и показывали девятнадцать часов.

Все красноармейцы, и мы в том числе, были грязные, пропитанные гарью и кирпичной пылью. Чтобы умыться все шли к реке. Из подвалов вылезали мирные жители, измученные, с пришибленным видом. Они ещё не пришли в себя после стрельбы и бомбёжек. Солдаты угощали их корочкой оставшегося хлеба. Пожилые мужчины гордо отказывались от еды, а от табака не отказывались. Но вот, в центр города привезли продукты и походные солдатские кухни с горячей кашей и щами. В первую очередь кормили женщин и детей, а потом кормили военных и всех остальных.