Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

— Я здесь! — маленький, пухленький Кочерыгин в секунду оказался перед комиссаром.

— Кочерыгин, до Нового года остается неделя. Без музыки, по милости Дерябина, праздник мы встречать не намерены. Так вот! Его, — Малюк указал на меня, — я на эти дни освобождаю от всех нарядов и учений. Пусть сидит с этим проклятым баяном день и ночь, но чтоб к Новому году музыка в отряде была. А наряды вместо него будет нести Дерябин. Чтоб впредь он не умничал и задания выполнял в точности! Всем понятно? — Малюк по очереди оглядел всех троих — Кочерыгина, Дерябина, меня, поднялся, надел шинель и, ни слова не говоря, вышел из казармы. Я с облегчением стал укладывать баян в футляр.

— Ты чего так скоро? — добродушно засмеялся Кочерыгин. — Давай, выполняй приказ! До отбоя еще больше часа — бери гармонь! Ну и помучаешь ты теперь наши бедные уши…

С легкой руки Кочерыгина этот редкий инструмент так и остался для всех в отряде не баяном, а гармонью, так, вероятно, было привычней, но меня это обижало, ибо тем самым я вроде бы оказался уже и не гармонистом, и поддержать свой авторитет я мог лишь делом.

— Далась же ему эта музыка! — впервые выражая свое недовольство начальством, неизвестно к кому обращался Дерябин. — Политико-агитационной работой надо заниматься, а не гармошкой… Смешно даже! Комиссар, второе лицо в отряде, а ровно мальчишка — песни, танцы на уме!

Никто не вступил с ним в разговор, лишь Кочерыгин весело напомнил:

— Дерябин, язычок! Когда в отпуск домой просился, небось на гармонь не жаловался!

Не прошло пяти минут, как иной Дерябин — заботливый и ласковый — сидел на моих нарах и уговаривал:

— А ты, паря, действительно, не стесняйся. Время есть. Возьми гармонь и поиграй. Говорят, у кого хороший слух, тот на любой музыке быстро схватывает. А иного учи не учи — все без толку.

Приказ комиссара вначале я воспринял как шутку, разве ж это возможно — научиться играть на баяне за неделю, но было в этом столько необычного и даже заманчивого, что уже и самому захотелось попробовать, и стало вериться, что должно же что-то у меня получиться, все ведь когда-то не умеют, а потом берутся, учатся, становятся баянистами… Когда и где будет у меня другая такая возможность — и баян свой, вот он, стоит, поблескивает черным клеенчатым футляром рядом с койкой, и время свободное дают — что еще надо?

Помощника командира взвода Алексея Кочерыгина мы все любили. Небольшого роста, коренастый, круглолицый, с голубыми веселыми глазами, был он находчив и добродушен, умел во взводе и порядок держать по всей строгости, и с рядовыми партизанами жил душа в душу, так как никогда не искал среди подчиненных виновных за свои упущения, и даже наоборот — перед старшим командиром нередко чужую вину брал на себя.

Кочерыгин и заправлял всеми делами во взводе — во всяком случае, нам, молодым, так казалось. Командира взвода Кушманова мы как бы и не замечали. То есть видели мы его ежедневно, даже по многу раз на дню, а иногда, во время учебных походов, его высокая широкоплечая фигура маячила впереди целыми сутками, но был он для нас каким-то далеким и вроде бы не своим. Ходит с задранной головой, беспрерывно мычит под нос какую-нибудь опереточную арию, без стеснения фальшивит и смотрит не на тебя, а куда-то в неведомую даль. На войну он пришел одновременно с нами, окончил двухмесячные курсы командиров взводов, попритерся и теперь за крепким, опытным горбом помощника жилось ему пока что так спокойно, что Кушманов и не замечал, как с каждым днем он становился все более не нужен взводу. Мы прекрасно обходились и без него, благо Кочерыгин отлично знал свое дело и все увереннее чувствовал себя хозяином.

А хозяином он был не только добрым, но и рачительным. Необычное распоряжение комиссара обо мне и Дерябине он истолковал таким образом, что на утренней поверке неожиданно назначил меня дневальным по казарме. Я хотел было напомнить ему приказ Малюка, но потом догадался, что он все помнит и сам; оставалось лишь удивляться его предусмотрительности. Действительно, обязанностей у дневального не так уж много — вымыть пол, следить за порядком, к вечеру протопить печь, большую часть дня все равно приходится коротать без дела, а чувствует себя человек при исполнении служебных обязанностей, и тут хоть баяном занимайся, хоть шахматные задачи решай. Если ничего у меня и не выйдет с музыкой, все же легче на душе будет — не зря паек ел, службу нес.

Я сделал все, как положено. Когда взвод ушел на занятие, дозаправил постели на нарах, прибрал стол, вытер подоконники, принес с кухни ведро теплой воды и надраил голиком пол. Делал все это с особым усердием. Мне и не терпелось поскорей взять в руки баян, и одновременно сам как бы намеренно оттягивал этот момент, выискивая, чем бы еще заняться, что прибрать, где протереть.

Наконец все, как мне казалось, сделано, в доме тишина и покой, лишь перед окнами расхаживает наружный постовой да изредка хлопает дверь в дежурном втором взводе.

Я достал баян и не спеша осмотрел его. При дневном свете он произвел на меня совсем другое впечатление. Баян, как видно, уже немало послужил на своем веку, на его лаковой поверхности я заметил множество мелких царапин, ребро правой клавиатуры было стерто до древесной белизны, кожаные ремни угрожающе потрескались, клавишные пуговицы неровно пожелтели, кое-где выщербились. Но все это были сущие пустяки в сравнении с тем, что в руках у меня был настоящий баян, пусть маленький, пусть неполный, но баян все-таки, а не какая-то тебе гармошка, на которой умеет пиликать чуть ли не каждый, у кого она имеется. И то, что баян оказался старым, подержанным, меня уже радовало, словно бы вместе с потертостями и царапинами переходила ко мне от бывшего хозяина и какая-то доля его умения, — играл же кто-то, так почему же я не научусь, чем я хуже?

За ночь я все обдумал, и пора было приступать к делу.

Моих скудных познаний музыкальной грамоты, полученных в сельской школе, где уроки пения нам преподавал учитель немецкого языка, побывавший в прошлую войну в плену в Германии и изредка робко аккомпанировавший нам на сиплой фисгармонии, которая стояла в зале с тех времен, когда здание школы было еще помещичьей усадьбой, вполне хватило на то, чтобы уразуметь разницу между исполнением и аккомпанементом. Еще ночью я решил, что если буду подбирать и заучивать чистую мелодию, как это делал когда-то на хромке, то учение мое затянется бог знает на сколько. Тем более что баян не гармошка, тут полный набор голосов, и скрадывать или прятать за басами наиболее тонкие переборы, как это иногда приходится делать гармонистам, на баяне уже неприлично. Не проще ли начать с аккомпанемента? Подобрать аккорды — сначала три в миноре, потом три в мажоре — этого, я знал по гармошке, на первый случай вполне хватит. Сам буду петь, а аккордами аккомпанировать… Затем подключать басы. Так и стану двигаться от песни к песне. Когда свободно освоюсь с аккордами, тогда можно и усложнять, разнообразить игру правой рукой.