Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

Я не то чтобы сознавал, а скорее чувствовал, что поступаю вопреки всем правилам даже для самоучки, что так я никогда не стану серьезным баянистом, ибо переучиваться труднее, чем овладевать сначала, но иного выбора у меня не было — к Новому году в отряде должна быть музыка, хотя бы самая простенькая… К тому же — мне не терпелось доказать, что и мы не лыком шиты.

Я уже знал, с чего начну. Конечно, с «Во саду ли, в огороде…». Нет ничего проще этой мелодии, для которой вполне хватает четырех аккордов. С нее я начинал на балалайке, на гармони, с нее начну и теперь. Первым делом найти те четыре знакомых по гармони голоса, которые так ясно звучат в голове.

Я поставил баян на колени, наклонил его, чтобы видеть клавиатуру, и первый звук разнесся по казарме.

Отыскать нужные четыре голоса оказалось не так уж и сложно, хотя располагались они во всех трех рядах клавиатуры, запомнил я их довольно быстро, несколько раз пропиликал мелодию и занялся подбором аккордов. Тут пришлось повозиться, ибо было это непривычно для меня, начал я с двойных созвучий, благо находились они рядом, и лишь потом, освоив их, перешел к поискам тройного, но зато, когда из нутра баяна стали наконец все увереннее и точнее прорываться удивительно полнозвучные, волнующие и, как казалось мне, прекрасные аккорды, которые в моем воображении вполне сливались в мелодию незатейливой песенки, я был так счастлив, так возбужден, что проглядел появление в казарме командира отряда. Ведь и говорили же мне, что Суровцев в течение дня обязательно обходит все отрядные помещения, а вот забыл, увлекся, упустил момент для полагающегося рапорта, растерянно стоял перед командиром с баяном в руках и, наверное, по-глупому улыбался…

Суровцев как-то странно хмыкнул (потом мы привыкли к тому, что хмыкал он в состоянии раздражения), прошел к пирамиде, где одиноко стоял мой карабин, взял его, вынул затвор, заглянул в дуло, хмыкнул еще раз, покосился на баян, который я успел поставить на стол, и вышел, ничего не сказав. По стуку соседней двери можно было понять, что прошел он в казарму второго взвода, а я остался гадать, знает ли он, что я выполняю приказ комиссара.

Настроение заметно увяло. Я понимал, что сам допустил оплошку, не отрапортовал, как положено, и оттого злился на себя, но аккорды все еще звучали во мне. Все же я выждал, пока Суровцев совсем уйдет из барака, прежде чем взялся за баян, решив немедленно заняться басами, пора и их подключать в дело.

С нужными мне басами я разобрался довольно быстро. В отличие от гармони их созвучные пары располагались не по вертикали, а по горизонтали, во втором, третьем и четвертом рядах, а вот зачем существуют у баяна два остальных ряда басов, понять было трудно. Думать и гадать времени не оставалось, я торопился освоить найденное, баян зарявкал вдвое сильнее, я сбивался то правой, то левой рукой, каждый раз начинал снова, нервничал, спешил, часто и с опаской посматривал на дверь и все равно едва не проглядел комиссара. Малюк еще от дверей сделал мне знак, чтоб не прерывал занятий, присел напротив, послушал и спросил:

— Что же ты детскую песенку разучиваешь? Кому она нужна? Ты бы уж зря время на нее не тратил…

Я объяснил, что начинать приходится с того, что полегче. Мой ответ, как видно, ничем не утешил комиссара, он посидел в раздумье и вдруг положил руку мне на плечо:

— Стоп. Вот что. Бери-ка эту бандуру и дуй к тому инвалиду. Предложи ему баян. Неужто он не стоит его гармошки?

— Стоит. И двух гармоней стоит! — удивленный и обрадованный его предложением, воскликнул я. Черт возьми, как здорово придумал комиссар! Если инвалид решил серьезно заняться музыкой, то дурак будет, коль упустит возможность обзавестись таким инструментом.

— Отдай ему этот баян, — продолжал Малюк. — Скажи, если он человек, то пусть берет и помнит нашу доброту…

— Товарищ комиссар, может, не надо менять! Все же это баян! На нем, если научиться, знаете, как играть можно!.. Баянист Казаков по радио целые концерты закатывает.

— Ты-то, я вижу, не Казаков?

— Я выучусь, вот увидите. Рано или поздно выучусь…

— Поздно нам не годится. Нам теперь надо. А походы начнутся, не до баяна будет… Так что дуй и меняй! Прибавки, жмот, попросит, соглашайся! Нам музыка нужна, а времени нет. — Он помолчал и вдруг совершенно неожиданно для меня сказал: — После Нового года ухожу я из отряда…

— Куда, товарищ комиссар? — едва нашелся я, ошеломленный не столько самим известием, которое не успел еще осознать, сколько непривычной доверительностью.

— Учиться направляют. В Москву. Это ты держи при себе. Я просто так сказал. Чтоб ты понял, почему тороплюсь. Хочется отряд оставить с музыкой. Да и песен хоть разок попеть на прощание всласть. Чтоб вспоминалось потом… Ты знаешь, я сам давно мечтаю научиться играть, но где, как, когда? Чтоб научиться, надо гармонь иметь, не так ли? Тебе повезло, у тебя отец гармонист и гармонь всегда в доме была.

— Не было у нас своей гармони… Я, товарищ комиссар, неправду вам тогда сказал…

— Как не было? — не поверил Малюк. — На чем же ты учился играть?

— На чужих. Отцу в ремонт приносили.

— Слава богу, хоть про отца-то не наврал?! — засмеялся Малюк. — Или тоже присочинил?

— Нет. Про отца правду сказал.

— Спасибо и на этом! Ну, дуй к инвалиду! И без гармони не возвращайся!

Инвалид, которого, как оказалось, звали Михаилом Никаноровичем, а сам он отрекомендовался мне «дядей Мишей», мой баян даже не взял в руки: издали полюбовался, потрогал пальцами блестящие угольники мехов и сказал:

— Видная вещь. Сам-то ты на ём пробовал?

— Пробовал.

— Ну и как? Постиг чего?

— Пока не очень, — честно признался я, еще не зная, к чему клонит хозяин.

— Сыграй.

— Да я только сегодня начал учиться, еще ничего не умею.

— Сыграй, чего постиг. Возьми и сыграй, чего ломаешься?

Пришлось брать баян, на глаз отыскивать начальные клавиши прежде для правой, потом для левой руки, медленно, под счет ногой, дважды проигрывать выученное. Дядя Миша невозмутимо выслушал и сказал:

— Богатый голос. Ясно дело, это не гармонь. Только так я скажу. Коль эта штука тебе не по руке, так мне и подавно не осилить. Я ведь и на гармони с трудом подбираю. Вроде научусь, а назавтра забываю — память не та, или пальцы плохо слушаются. Дай бог мне гармонь постичь.

— Дядя Миша, начинать учиться одинаково трудно что на баяне, что на гармони.

Это мое замечание неожиданно задело хозяина.

— Я на гармони уже год играю, — сухо сказал он, — разучил четыре вальса, три фокстрота, два танго, песни потихоньку постигаю. Мне не учиться, а каждую субботу играть надо, молодежи развлечение давать.

Тут я пустил в ход свой последний довод: