Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

Я лежал неподалеку и хорошо видел, как нелегко приходилось в эти минуты нашему величавому и неприступному командиру: он принял решение, но сам не был убежден в его правильности, озирался по сторонам и, наверное, по привычке ждал, когда же расторопный помощник предложит что-то, с чем можно будет согласиться. Тревога так овладела Кушмановым и так не шла к его крупному, всегда непроницаемому лицу, что сомнение начало охватывать и меня, мне уже стало казаться — а вдруг действительно на нас двигаются не свои, а вражеские группы, высланные на преследование и перехват наших разведчиков?

Оставалось не меньше двух километров, когда взвод Николаева вдруг пропал из вида, исчез, словно растворился. И произошло это так неожиданно, и продолжалось так долго, что я успел свыкнуться с мыслью — ну, конечно же, это финны, и они заметили нас, рассредоточились и залегли в торосах. А северная группа будет стараться отсечь нас от острова…

И в то же время я понимал, что все это не так, что взвод Николаева просто остановился на отдых, что взвод Григорьева раньше нас заметил разведчиков и торопится им на помощь, но мне так хотелось, чтоб хоть сегодняшний наш выход не оказался напрасным… Сколько ходим, а пока ни одного боевого выстрела!

Во всяком случае, мы не должны бессмысленно ждать, надо что-то делать — или выходить навстречу, если это наши разведчики, или прикрываться с правого фланга…

— Командир, это Николаев! Я различаю его по походке! — крикнул Кочерыгин, когда встречная группа поднялась и двинулась в нашу сторону.

Едва ли на таком расстоянии можно было узнать человека по походке, хотя Николаев ходил на лыжах действительно по-своему — чуть склонившись влево и редко опираясь на палки, они волочились за ним, оставляя на снегу неглубокие бороздки, — но теперь уж никто не сомневался, что к нам приближаются разведчики.

Кушманов еще раз оглянулся и хриплым голосом скомандовал:

— Кочерыгин, выходим навстречу!

Через десять минут все три взвода сошлись в одном месте, но радости при встрече не было. Мрачный и раздраженный Николаев, поджидая приближающегося со вторым взводом комиссара Малюка, оглядывал нас и насмешливо повторял:

— Оркестра только и не хватает! Почетный караул на месте…

Причина раздражения была понятна: разведчики вернулись без «языка», им даже не удалось выйти на берег, задание не выполнено, а два человека получили ранения.

Малюк быстро разобрался в ситуации и успокоил его:

— Не переживай! Мы, честно говоря, худшего ждали.

Отрядный фельдшер Гриша Астахов — обмерзший, весь в сосульках, но деловитый и гордый — отобрал у сандружинниц две фляги со спиртом, поднес по колпачку каждому из разведчиков, наскоро растер лицо и руки раненым, и мы двинулись к берегу.

Шли долго, так долго, что и не рассчитывали выйти с озера засветло; опять медленно и величественно проплывал мимо нас Василисин остров, но теперь уже справа, и низкое солнце долго пыталось зацепиться за круглые окуржавленные инеем сосны на его гребне, но так и не зацепилось, и потом, когда мы уже добрались до устья Водлы, оно тихо погрузилось в густеющую дымку в стороне от острова, вновь превратившегося в далекое туманное видение.

Нас на берегу ждали. В белых полушубках, с биноклями на груди стояли на лыжах Аристов, Греков и Суровцев. В сторонке от них курили связные — Борька Воронов, Арсен Кутин и Ваня Огорелкин.

На подходе к берегу Николаев и Малюк стали прибавлять шагу, оторвались от цепочки, разрыв все время возрастал, и вот на фоне куста стояло уже не шестеро, а восемь человек; издали казалось, что они стоят, склонившись на палки, и смотрят, поджидая нас, но когда цепочка начала медленно выползать на берег и потянулась мимо командиров, останавливаясь на отдых, стало ясно, что они не только смотрят, но и разговаривают, и даже спорят!

— Что ты, Николаев, талдычишь одно и то же? — Аристов сердито протирал очки. — Почему не попробовал в других местах?

— Я пробовал в трех местах, товарищ майор…

— Да что они — китайскую стену возвели? Не верю, что нельзя выйти… Полевик же выходил.

— Выйти, конечно, можно, но не в такую погоду. В пургу, конечно, выйдешь…

— Так и будем ждать — сначала мороза, теперь пурги. Нам воевать надо, понимаешь, воевать! Вот так, Николаев! Даю сутки отдыха, и завтра в ночь отправляйтесь опять и без «языка» не возвращайся.

— Люди измотаны, товарищ майор. Кое-кто пообморозился. Надо хоть дня три-четыре отдохнуть.

Аристов вдруг резко повернулся, то ли небрежно козырнул, то ли махнул рукой, и легким накатистым шагом заскользил по реке в сторону Стеклянного. За ним молча последовали Греков и связные.

— Трогай! — сразу же хмуро приказал Суровцев, и мы, не успев перекурить, двинулись по берегу к своему поселку.

Обгоняя цепочку по целине, комиссар Малюк окликнул меня:

— Как дела, музыкант? Что, обменял баян на гармонь?

— Ничего не вышло, товарищ комиссар.

— А мне сказали, ты всю ночь песни на гармони наяривал, людям отдыхать мешал. На чем же ты? Неужто на баяне?

— Всего-то одну и выучил… С грехом пополам.

— Но одну-то все-таки выучил? Значит, идет дело… Давай старайся, а то времени у нас совсем ничего осталось.

— Буду стараться, товарищ комиссар.

В ту зиму нам не везло с разведкой. Не только перед первой нашей крупной операцией в Заонежье, которую пришлось проводить, так и не захватив ни одного «языка», но и потом, весь февраль, март, апрель, до самой весенней распутицы разведчики четырех отрядов, дислоцировавшихся на Пудожском побережье, раз за разом ходили к вражескому берегу, кое-что выясняли сами, кое-что узнавали через редкие встречи с мирным населением, иногда несли потери, но «языка» не было и не было. Вначале, вспоминая прошлую зиму, благодушествовали — подумаешь, делов-то, не взяли на этот раз, возьмем в следующий; потом, с каждым новым выходом, цена на «языка» возрастала. Когда и при одновременном успешном разгроме трех гарнизонов в Линдоме, Крестовой Губе и Тамбиц-маяке партизанам не удалось привести с собой ни одного живого пленного (трое тяжело раненных замерзли на озере), начальник опергруппы Аристов учинил и командирам, и медработникам такой разнос, словно бы операция была провалена. По отрядам прошел слух, что за «языка» обещан самый высокий орден. Думаю, не жажда награды, а уязвленная гордость и самолюбие стали толкать разведчиков на отчаянные шаги. Начались ощутимые потери. В феврале не вернулись с задания командиры разведгрупп Александр Вовченко и Андрей Полевик, которые после нескольких неудачных ночных вылазок решили брать «языка» днем.

Стало ясно, что обстановка на оккупированном Заонежском полуострове круто переменилась, противник учел свои прошлогодние упущения, ввел строгий порядок в передвижении между гарнизонами, очистил прибрежные деревни от населения, превратил побережье в сплошную линию обороны, подступы к которой перекрывались и артиллерией, и пулеметным огнем из дзотов, и прожекторами в ночное время. Прошлогоднего приволья, когда отряд и даже несколько отрядов могли свободно проникать в глубь полуострова и находиться там сутки, двое, трое, теперь для партизан не было. Теперь время действия волей-неволей приходилось ограничивать одной ночью, благо ночи стали такими долгими, что дни воспринимались как короткий промежуток между рассветом и сумерками.