Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

— Почему ты в ботинках? Разве тебе в Сегеже валенок не выдали? Или потерял в дороге?

— Украли, — простодушно улыбнулся Вася.

— Ну-ну… Все понятно. Я так и подумала. Наверно, сняли у тебя с ног, когда спал?

— Сняли, — все еще продолжал улыбаться Вася, и трудно было разобраться, всерьез он говорит или в шутку.

— Ну и как же дальше? Ах, вот — тебе уже новые старшина выдал! Смотри, какой ты, а?

— А чё? Без валенок в поход пойду, чё ли? Те были, знаешь, какие старые — все в заплатах. Разве ж в тылу хорошие дадут?

— Почему в тылу? Ты же в отряде Введенского с лета был?

— Был.

— Почему ж перевели к нам?

— Сам попросился. К своим. А чё, нельзя, чё ли?

— Ладно, Вася, служи, а бригадный поход не забывай! Хорошо? Ну, ребята, — повернулась Надя к нам, — будем сегодня песни петь? Времени до отбоя еще много. Как, гармонист? — ласково посмотрела она на меня.

— Хватит! Наелись досыта! Аж уши болят! — раздались, как всегда, недовольные, хотя и не очень настойчивые голоса. — Хоть бы в другой взвод перевели всю эту музыку.

— Разговорчики! — Кочерыгин уже был тут как тут.

— И переведут, — весело пообещала Надя. — Вот выучится он играть и заберут его к себе разведчики. Жалеть потом будете… Давайте хоть послушаем, чему он тут без нас научился за день. Ребята, придвигайтесь, чего же вы!

Я уже весь горел от нетерпения. Хвастаться пока мне было и рановато, однако несколько песен и что-то близкое к танго «Дождь идет» я уже выводил на баяне, при случае заглушая огрехи басами. Правая рука все больше и больше радовала — пальцы не только начали почти безошибочно попадать куда надо, но и стали сдваиваться, страиваться в простенькие аккорды…

Последнюю песню я разучил два часа назад уже не по своей воле.

Был у нас во взводе пожилой и тихий партизан Федор Николаевич Шкипин. До войны он работал председателем колхоза в Прионежье, в партизанский отряд ушел в начале войны и сам не знал, как случилось, что его семья осталась в оккупации. Правда, эвакуироваться из Ладвы было непросто, путь один — через Онежское озеро, так как и на севере и на юге дороги были уже перехвачены противником, но другие партизанские семьи оказались вывезенными, а семья председателя колхоза осталась за озером. Больше всего тревожился Шкипин, как бы оккупанты не прознали, что он в партизанском отряде, — всё время хотелось ему побывать в родном селе, повидаться или хоть узнать что-либо о семье, и сам же боялся принести этим беду. Так и держался — грустно, замкнуто, избегая многолюдья и стараясь пореже попадаться на глаза посторонним.

И надо же — в эту зиму у Федора Николаевича в селе Семеновском, что в семи километрах от нашей базы, неожиданно объявилась эвакуированная из Ладвы какая-то родственница, которую сам он называл сватьей, а отрядные шутники «кумой». Как только выдавались благоприятные к тому обстоятельства, Шкипин отпрашивался у командира, уходил иногда на целые сутки. Его охотно отпускали, и он возвращался всегда точно к сроку — посветлевший, заметно оживший, с куском налимьего пирога, который смущенно выкладывал на общий стол, но делить его на всех было невозможно, и рыбник в конце концов оставался самому хозяину.

Вечером, когда взвод вернулся с лесозавода, Федор Николаевич долго сидел на нарах, задумчиво слушал мои упражнения на баяне, вдруг подошел и вполголоса попросил:

— Ты не мог бы разучить одну песню для меня?

— Какую? — польщенный просьбой, спросил я.

— «В чистом поле, поле под ракитой…»

— Я не знаю такой песни… Напойте мелодию, я попробую.

— Ну какой из меня певец?! — смутился Шкипин. — Ты Надю попроси, она знает… Хорошая песня! У нас ее в селе все любили.

— А вы напойте, мне только бы мотив ухватить…

Шкипин откашлялся и запел:

Голос у него оказался уверенным и приятным, за ним хорошо было следовать, он нисколько не детонировал, если я ошибался, а песня была столь напевной и несложной, что на правильную мелодию я вышел после двух куплетов.

Шкипин сиял. Он еще крепче сдавил мне плечо:

— Слушай, сходим как-нибудь в Семеновское с гармонью! Сватья в нашем районном хоре запевалой была. Она так тебе споет, так споет… И угостит нас домашним чаем.

Я на радостях согласно кивал, хотя в ту минуту думал не о сватье, не об угощении, а о том, как приятно удивлю Надю, если она действительно знает эту песню.

И вот такой момент наступил. Надя рядом с Кочерыгиным сидела напротив меня, я уже держал пальцы на клавишах, трогал их, легонько подергивая мехи, и убеждался, что кнопки те самые, с которых и надо начинать, а сам робел все больше и больше. Мне уже хотелось не просто сыграть на баяне, а и запеть — легко, красиво, свободно, как беспрерывно пою я в душе, пою и сам радуюсь, что есть на свете и эта возможность — петь про себя так же красиво, как Лемешев в «Музыкальной истории», Бернес в «Истребителях» или Крючков в «Трактористах». И жила во мне наивная вера, что рано или поздно это должно произойти, что я наконец решусь, запою не только для себя, а и для других, и песня моя произведет такое же впечатление, как пение знаменитых артистов…

Баян нетерпеливо похрюкивал в моих руках, а я все не мог решиться, хотя уже чувствовал, что не удержусь, обязательно запою, и теперь больше всего мешало мне то, что я помнил слова лишь первого куплета.

— Федор Николаевич, где ты? Спел бы свою! — позвал я, оглянувшись на сидевшего в углу Шкипина.

— Пойте, пойте… Надя знает!

На Надю я не смотрел, всем своим видом показывая, что если и намерен играть на баяне и петь, то уж, конечно, не для нее и не потому, что она здесь, а оттого, что меня просят, да и настроение у меня сегодня под стать этой грустной песне.

Я склонился ухом к баяну, как бы заново услышал ворчливые и печальные басовые вздохи под пальцами, сам вроде бы уверовал в свою немудреную придумку и запел.

Запел сразу же, без всякого проигрыша на баяне, как полагалось бы, чтобы настроить себя и подготовить других; и хотя пел я негромко, медленно и протяжно, однако баяна почти не слышал, правая рука куда-то потерялась, только басы с опозданием поддерживали меня, и заботился я лишь о том, чтоб не сбиться, правильно дотянуть голосом до конца куплета. Осилил, дотянул, не сбился. И даже правая рука не подкачала — она тоже, оказывается, вела мелодию; уж не знаю, насколько благозвучную, но в паузах я улавливал какие-то остатки баянных звуков, и они были верными, так как не сбивали меня с голоса, даже наоборот — придавали уверенность и свободу.

Не успел я выдержать нужную в конце куплета паузу, как голос Нади словно бы независимо от меня затянул следующий: