Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

Все это прояснилось не само собой и не сразу, а постепенно, от вылазки к вылазке, от операции к операции, когда за каждую удачу нам пришлось платить двумя-тремя горькими неудачами, но и тогда каждый неуспех воспринимался нами, особенно молодыми, как случайность, которая была обидной еще и потому, что радио ежедневно приносило вести о победах советских войск под Сталинградом, на Дону, на Северном Кавказе…

Я старался, как мог. Даже ежедневная чистка оружия занимала теперь у меня не больше пяти минут, так как я никуда не выходил из казармы, карабин целыми сутками стоял в пирамиде, не набирался ни сырости, ни грязи, и достаточно было лишь легонько, для порядка, протереть его. А мытье пола и топка печки в казарме стали для меня уже вроде отдыха, тем более что объявился неожиданный помощник.

На другой день после возвращения с озера, когда взвод ушел выкалывать и поднимать на берег вмерзший в лед пиловочник, без которого Шальский лесозавод не сегодня-завтра мог совсем прекратить работу, в казарме неожиданно появился незнакомый долговязый парень с кривой усмешкой на сухощавом, обветренном до шелушения лице. Одет он был странно: бурый от копоти полушубок, на голове ярко-рыжая собачья ушанка, на ногах солдатские ботинки с зелеными обмотками, зато под мышкой он держал новенькие валенки с пришитыми лыжными креплениями — «нюпами», свернутую валиком телогрейку, ватные брюки и белый мешочек с маскхалатом.

— Здорово! — парень подмигнул мне как знакомому, оглядел нары и, сразу найдя единственное свободное место, закинул на верхний ярус свою поклажу. Самозарядную винтовку системы Токарева он прислонил к печке, не снимая полушубка, уселся на мою постель и, тихо чертыхаясь, принялся переобуваться. Я сразу догадался, что он не новичок, что скорей всего это кто-то из ветеранов отряда, к которым я всегда испытывал и любопытство, и невольное уважение, но поведение парня — его ухмылка, подмигивание, хозяйская независимость, похожая на нахальство, — задело меня.

— Не мешало б и доложиться, — сказал я, отставляя баян в сторону. — Я все-таки дневальный. Кто ты такой?

— А чего докладывать? Я — Чуркин. Назначен в третий взвод. Обед давно был?

— Больше часу прошло.

— Схожу спрошу, может, чего и осталось. Жрать страсть хочется. Неделю впроголодь на дорогах куковал. Попутные не берут, паразиты, и все. А возьмут, довезут до деревни и сдают прямо особистам — проверьте, дескать, что за партизан. А те и рады — никаким бумажкам не верят. Почему один, почему с оружием, почему по-русски плохо говоришь?.. Разве я плохо по-русски говорю? — неожиданно спросил он.

— Да нет, вроде бы хорошо говоришь, — смутился я и вдруг стал примечать, что в произношении Чуркина есть какая-то особинка, ее и определить нелегко, но все же улавливается — одни слова он вроде бы сжевывал, другие, наоборот, растягивал чуть ли не по слогам. — Ты кто, карел?

— Вепс. Слыхал о таких?

— Слышал, — постеснялся я сказать правду.

— Врешь, поди? — ухмыльнулся Чуркин.

— Нет, правда… Слышал… А ты в партизанах давно?

— С августа сорок первого.

— Значит, в бригадном походе был?

Чуркин внимательно посмотрел на меня и спросил:

— Ты сам откуда? Из пополнения, что ли? Я раньше почти всех в вашем отряде знал, а тебя не помню.

— Я недавно… А ты разве не в нашем отряде раньше был?

— Не-е. Я у Попова. В отряде «Мстители».

— Почему ж в свой отряд не вернулся?

— Почему, почему? — неожиданно разозлился Чуркин. — Соображать надо — почему! Потому что нет больше отряда, из похода не вернулся.

— Неправда. Отряд «Мстители» есть, он действует на Сегежском направлении. Там наши свердловские ребята служат.

— Смотри-ка, какой грамотный! Есть, да не тот. Понятно? Заново сформирован! А из старого нас только трое в живых… Ладно. Сходил бы ты на кухню, а? Может, осталось чего — принес бы… Ноги болят. Черт их знает отчего? Натер или поморозил…

— Не могу я казарму оставить. Ты уж не обижайся.

Чуркин вскоре вернулся, чертыхаясь и отплевываясь:

— Ну и паразит у вас повар. Сразу видно — пороху не нюхал… Поселковых баб, поди, прикармливает, а голодному человеку смотри что дал? Кусок соленой трески и кружку чаю. Ну погоди, паразит, я припомню тебе это! — грозился он, забираясь на верхний ярус и прилаживаясь на голых досках.

— Ты бы постель наладил, — посоветовал я. — Матрац есть, набей стружками, подушку и одеяло у старшины получи.

— Перезимуем и так, — лениво отозвался Чуркин, накрылся полушубком и затих.

Я подождал и, думая, что он заснул, взялся за баян, играл медленно и вползвука, опасаясь помешать ему. Повторил то, что считал освоенным, а потом начал потихоньку подбирать танго «Дождь идет», которое с патефонной пластинки разучил на гармони еще в восьмом классе.

— У тебя чё — слух худой или пальцы корявые? — неожиданно раздался чуркинский голос, и я увидел, что он, сидя наверху, ухмыляется в мою сторону. — Гармонь-то, сразу видать, не по тебе.

— Это не гармонь, а баян.

— Чей?

— Общий, отрядный.

— Ну вы и даете, — покачал головой Чуркин. — Тут у вас, как в пионерском лагере. Одеяла, подушки и баян. Давно пиликаешь?

— Третий раз в руки взял.

— Ну-у, тогда терпимо! А я думал, тебе медведь оплеуху врезал… Тогда играй! Сам-то я хорошую музыку слушать люблю. Пожрать у тебя не найдется? Чую, тут где-то и сухари, и сало. Может, потому и не заснуть.

— «Энзе» на сутки осталось. Вчера на озеро ходили.

— Давай скорей! Не бойся, всё отдам, мне должны за двое суток сухим пайком вернуть. Разве ж я виноват, что такая дорога вышла.

Так появился в нашем отряде шелтозерский парень Вася Чуркин, которого, как потом выяснилось, бывалые партизаны знали — кто по прошлогодним совместным с отрядом «Мстители» операциям, кто по бригадному походу на Поросозеро. Ближе других его знала Надя Лазарева, вместе с которой в начале похода они были назначены в группу по выноске раненых.

Однако появление Чуркина скорее удивило Надю, чем обрадовало. Придя вечером во взвод и увидев Васю, она растерянно остановилась, потом, словно пересиливая себя, привычно улыбнулась:

— Смотри-ка, вот так гость! Как поживаешь, герой?

Чуркин тоже улыбнулся, но и его улыбка была похожа на вымученную, беспокойную гримасу:

— А чё?! Нормально…

— Ну-ну… Жалобы есть?

— У него ноги болят. Поморозил, наверно, — сказал я, с любопытством и даже непонятной ревностью наблюдая за ними. — В ботинках по такому морозу неделю топал.

— Покажи, — потребовала Надя.

— Чё там… — запротестовал Чуркин. — Чепуха какая… Все нормально…

— Покажи, говорю!

Она осмотрела ноги, пощупала покрасневшие опухшие подушечки пальцев, нашла, что это обычные потертости от тесной обуви, и спросила: