Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

Никто до сих пор не сосчитал, сколько подобных побегов было совершено за годы Великой Отечественной войны. Да и можно ли их сосчитать, коль многие, если не большинство, завершились этой равнодушной пометкой в анкете беглеца: «задержан мертвым»? Не пора ли нам понять, что героизм побега из плена ничем не отличается по самоотверженности и патриотизму от фронтового героизма. Это та же форма партизанской войны…

Горько видеть, что даже у ревниво ратующих за честность финнов не хватило мужества написать: «Убит при задержании».

Но где же Алексей Грябин?

Все вроде бы сходится — и время побега, и место гибели, и приметы внешности, и биографические данные — разве что год рождения увеличен на единичку. Но почему же тогда — Миронов Иван Иванович?

На мои недоумения добродушный, улыбчивый богатырь Маркку Ниеминен развел руками:

— Наверное, псевдоним.

Я и сам предполагал это. Но какой же может быть псевдоним у человека, если его приводили на опознание к матери в родное село и соседи были свидетелями этого? Да и зачем Грябину псевдоним?

А вдруг тот, кто погиб на окраине Падан и кого все принимали за Алексея, вовсе и не Алексей Грябин? Ведь финны и близко не подпустили односельчан к месту происшествия, хотя многие отмечают, что лица погибших были изуродованы взрывом гранаты. Но мать — она-то видела мертвого сына и опознала его? Тут ошибка исключается…

При чем же тогда Миронов Иван Иванович?

На всякий случай, я вновь сверился с картотекой партизанского архива и к великому изумлению обнаружил, что Миронов Иван Иванович, родившийся в 1925 году в деревне Сельга неподалеку от Падан, числится среди участников партизанского движения. Он вступил в отряд, организованный секретарем подпольного райкома партии И. Калининым в Сегозерье летом 1944 года, а до этого жил в оккупации. Тот, настоящий И. И. Миронов, и сейчас живет в родных краях, ничего не знает, что его имя и фамилия значились в финских документах среди военнопленных медвежьегорского лагеря.

Было отчего прийти в недоумение.

Поиск уводил все глубже в сторону от первоначальной цели.

К счастью, вскоре многое прояснилось.

В который уже раз я убеждался на своем опыте, что в поисковой работе при каждой новой, даже маленькой находке, нужно заново пройтись по своим следам. Когда о событии знаешь лишь разрозненные факты, которые к тому же в чем-то согласуются друг с другом, а в чем-то вступают в противоречие, то каждая свежевыявленная деталь рождает как бы новую ситуацию. Позади наверняка обнаружится что-либо такое, что прежде не бросалось в глаза, казалось ничего не значащим, а теперь, в ином контексте, вдруг обретает важный смысл и дает толчок к новому продвижению.

В архангельской группе «Поиск» вокруг имени Грябина бушевали страсти. После первого похода на высоту 195,1 летом 1983 года поисковики установили переписку с Павлом Оберемко, забросали его вопросами, в ответах обнаружили кое-какие расхождения с тем, что рассказывал он осенью 1942 года Ивану Соболеву, и возникла атмосфера если не подозрения, то сомнений. Больше всего их настораживало то, что Оберемко рассказал о Грябине лишь теперь. И не просто теперь вспомнил, а написал поисковикам подробности:

«…как вы уже, наверное, знаете, в живых оставался один только человек. Это — Грябин, сам он с Падан. С ним я потом встретился в лагере в Медвежьегорске. Он рассказал, что отряд попал в засаду, завязался бой, радиста убило, Попов был еще жив, и он приказал Грябину и еще одному человеку, чтоб они связались с бригадой и пришли им на выручку. Напарника убило, а он сам попал в плен. Он парень на редкость неразговорчивый, и из него буквально каждое слово приходилось вытягивать. Еще он рассказал, что Бузулуцков, это наш комвзвода, будучи раненным, застрелился. Вот и все, что я мог добиться от него. Из плена Грябин не вернулся…»

Основываясь на этом, комиссар архангельской группы «Поиск» инженер Сергей Яковлев с молодой прямотой и запальчивостью в письме от 11 марта 1984 года допытывался у меня:

«Спрашивается, какой ценой Грябин (а Алексею было всего 19 годков) остался жив и был, заметьте, даже не ранен. Какой ценой?

…Спрашивается, зачем ему надо было погибать летом 1943 года? Может, для того, чтобы остаться живым?..»

В те дни ни я, ни тем более — Сергей Яковлев, еще не располагали теми документами о побеге военнопленных, которые через три месяца привез из Финляндии Маркку Ниеминен. Да и сам побег с оружием и переодеванием в финскую форму тогда еще представлялся не столько реальностью, сколько легендой. Мне и самому не раз приходила в голову мысль — не слишком ли похожа паданская история на какую-то заранее спланированную инсценировку. Возникали даже заманчивые сюжеты с двойными и тройными неожиданными зигзагами.

Основа-то — вот она: трагедия отряда, плен, мать и сын, обработка финнами юного «соплеменника», инсценировка побега из лагеря с целью засылки шпионов на советскую сторону, мистификация боя возле Падан и т. д. и т. п. Имеющиеся документы и свидетельства дают прекрасную возможность для такой версии. Недостающее можно слегка подвыдумать, выдержав их в стиле и духе времени. Убавится документальности, зато прибавится занимательности. Кто разберется, кто осудит? Ведь у автора есть извечное право на домысел, на свою версию в трактовке даже более значительных, чем паданское, исторических событий…

Нет, я нисколько не осуждал крайностей в предположениях своих молодых архангельских коллег. Я понимал, что их максимализм проистекает не только от чрезвычайного распространения у нас приключенческих книг и телесериалов, где предательство, двойная игра и взаимная слежка являются обязательным атрибутом сюжета, но и от стремления как можно скорее найти наконец какое-то объяснение трагедии партизанского отряда «Мстители».

В ответных письмах я предостерегал их от поспешности и категоричности в выводах, просил в переписке и в беседах с ветеранами войны, особенно с побывавшими в плену, быть предельно тактичными, не брать на себя прокурорских функций, не ловить их на противоречиях, ибо, как показало время, человеческая память через столько лет способна на странные искажения. Например, я был убежден, что утверждение П. Оберемко о невозвращении Грябина из плена родилось под воздействием предположений финского ветерана Аксели Оллила, дошедших до Оберемко через пересказ самих следопытов.

Так оно и оказалось впоследствии.

Летом 1984 года Карелия широко отмечала сорокалетие освобождения от оккупации. В ряду других торжеств во многих районах проводились отрядные слеты бывших партизан.

Волнующее, трогательное и всегда щемяще-печальное это событие — встречи ветеранов! И через двадцать, и через тридцать, а особенно через сорок лет после войны… Ведь такая встреча — это возвращение в партизанскую юность. И каждый из нас стремится быть похожим на себя, каким был сорок лет назад — молодым, крепким, отчаянно-разворотливым и бахвально-задиристым. Но, увы — это уже невозможно. И все три дня мы немного играем самих себя, какими были когда-то. Трудно нам — седым, дряхлеющим, потрепанным судьбой и хворями — быть похожими на себя в юности, но мы стараемся изо всех сил и счастливы, когда что-то получается…