Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

После некоторых угроз они от меня отстали, а затем офицер предложил начертить место расположения одной части в районе села Пудож, назвал номер этой части, но какой именно — я не помню. От этого я тоже отказалась, заявив, что никакой воинской части я не знаю. Я и действительно никаких частей не знала.

Они не стали настаивать, закурили и долго что-то говорили между собой на финском языке.

Примерно в 10—11 утра к домику подъехал тот же автобус. Мне предложили выйти и садиться в автобус. Я полагала, что меня повезут на расстрел.

Войдя в автобус, я увидела Афанасьева. За рулем сидел переводчик, который привозил меня. Лейтенант тоже сел в автобус, и мы уехали, а офицер, говоривший по-русски, остался возле домика. Обратно везли нас той же дорогой и в лагере приказали идти в палаты.

Кроме этих случаев за время моего пребывания в лагере меня никто не допрашивал.

В тот же день я имела разговор и с Афанасьевым, и с Гончаровым. Афанасьев мне объяснил, что он был сутки в том доме, только в отдельной комнате, рассказал, какие вопросы ему задавали. Вопросы ему задавали те же, что и мне. Допрашивал тот же офицер, что и меня. Говорил, что его били. Гончаров тоже говорил, что его били и что его вынудили сказать мне о том, чтобы я рассказывала все, что знаю.

После допроса Афанасьев вел себя взволнованно, а Гончаров был, как и обычно, спокоен. После возвращения с допроса он держал в руке около 500 граммов хлеба и граммов сто сахару, завернутых в бумагу. Все это, с его слов, ему дали финны.

Лагерь для русских военнопленных, в котором я находилась более года, считался полицейским пересыльным лагерем „RE“ (без номера) и расположен в бывшем лагере ББК, недалеко от гостиницы по направлению к Повенцу.

Лагерь в два ряда обнесен колючей проволокой и частично забором. Весь лагерь днем и ночью охранялся одним часовым, который постоянно находился у ворот в будочке и через окошко просматривал территорию лагеря. Такая охрана существует с мая 1942 года, а до мая дополнительно на ночь выставлялся пост на территории лагеря, который днем снимался.

Из администрации лагеря я знаю:

1. Начальник лагеря — лейтенант Нюкорт.По национальности швед или финн, по-русски говорить не умеет. На вид ему лет 35, высокого роста, солидный, крупного телосложения, шатен, усы и бороду бреет. Имеет жену и двое детей, проживают в г. Хельсинки. Сам он бывший жандарм. Начальником лагеря работает более года, проживает в здании штаба, через дорогу от лагеря. Часто приходит в лагерь пьяным. По натуре жестокий и кровожадный. Бьет пленных за что попало и где попало.

2. Финиман, старший сержант, помощник начальника лагеря. В этой должности работает более года. По национальности финн или швед, высокого роста, на вид лет 35, проживает при штабе. К военнопленным относится так же, как и Нюкорт.

3. Чуканов— переводчик лагеря, среднего роста, на вид ему 23 года, по национальности русский. К военнопленным относится сносно. Ведет себя замкнуто. От общения с военнопленными уклоняется.

4. Салминен— старший сержант, заведующий бойней. Финн, лет около 40. К военнопленным относится очень хорошо. Иногда дает даже сбой по просьбе военнопленных. Рассказывал, что он боксер, бывал в СССР. Положительно отзывался о Советском Союзе. В резкой форме высказывал недовольство на Германию и во всем обвиняет немцев. Салминен пользуется уважением со стороны всех военнопленных.

5. РаковскийВасилий Никитич, 1904 года рождения, уроженец города Могилева, начальник лагерного госпиталя. До войны работал в г. Петрозаводске, попал в плен около Петрозаводска на санитарном или бронепоезде. К военнопленным относится хорошо. Оказывал нам содействие в побеге из лагеря.

Накануне нашего побега в пересыльном лагере „RE“ находилось не более 120 человек. Из них около 30 человек обслуживающего персонала: сапожники, портные, слесаря, столяры и прачки. Около 60 человек находились на излечении в лагерном госпитале. Остальные, выписанные из госпиталя, ждали отправки в другие лагеря. Лагерный госпиталь обслуживал всех больных, прибывших из разных лагерей Медвежьегорска и окрестностей.

Согласно договоренности нас бежать должно было 10 человек, а фактически побег совершили девять: я, Кисличенко (лагерная кличка Орлов), Каммонен, Чернов (Иванов), Нищев (Семенов), Комлев, Грябин (Миронов), Афанасьев и Яковлев. Маркелов Петр Матвеевич, работавший дневальным у доктора Раковского, по какой-то причине остался в лагере и побега не совершил».

3 июля 1943 года на тыловой дороге в полосе стрелковой дивизии, державшей оборону между Ондозером и Сегозером, произошла встреча, которая могла бы удивить и озадачить даже бывалых фронтовиков, не говоря уже о полковых обозниках, давно отвыкших от всяких неожиданностей в этих глухих и безлюдных местах.

На этом участке сплошной линии обороны не было ни у нас, ни у финнов. Наиболее проходимые и опасные места прикрывались редкими опорным узлами и лесными гарнизонами, а линию охранения — с минными полями и патрульными тропами — держали далеко на западе пограничные части. Через широкую нейтральную полосу ходили в тыл к финнам партизаны и разведывательные армейские группы. Иногда и финские диверсионные отряды проникали в наш тыл, как это случилось, например, в январе 1942 года, когда они жестоко и бесчеловечно уничтожили в селе Петровский Ям наш армейский госпиталь. Но такое происходило крайне редко, и вот уже полтора года здесь царило затишье, которое, несмотря на все старания командиров и политработников поддерживать постоянную боевую готовность, неотвратимо превращало фронтовую службу в привычный расслабляющий быт.

Обоз из четырех пароконных повозок неторопливо двигался по узкой лесной дороге, которая два года назад была петлявшим по взгорьям зимником, но полковые саперы кое-где спрямили ее, подсыпали, загатили и довели до такого состояния, что при великой нужде по ней могла бы, пожалуй, пробраться и грузовая автомашина. Но пока такой нужды не было, и со всеми перевозками между гарнизонами прекрасно справлялась конная тяга.

Путь был привычный, хотя и не близкий — двадцать с гаком немеренных верст. Ездовые знали, где можно оставить повозку, подсесть к соседу, покурить из одного кисета, а где надо хвататься за вагу и быть настороже, если не хочешь застрять в разбухшей, засасывающей гати. Знали это не только люди, но и лошади: перед каждым волоком они останавливались и выжидательно оглядывались — готов ли хозяин?

Из таких тихих перекуров на взгорьях и надсадных форсирований болотных низин и состоял весь путь.

На перекур стягивались обычно к старшине — молодому, крикливому, но не вредному парню, ехавшему сзади на единственной в обозе одноконной телеге, груженной самым легким и строгим по отчетности товаром: папиросами, сливочным маслом, печеньем, которые полагались комсоставу в качестве доппайков и выдавались один раз в десять дней. Каждый из ездовых годился бы старшине в отцы, и то, что он мог пошумливать на них, поучать и подсмеиваться, а они терпеливо выслушивать, не возражать, но делать все по-своему — как надо и как лучше, — давно уже устраивало и командира, и подчиненных.