Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

Работая в санчасти, я хорошо знала Маркелова Петра Матвеевича, служившего дневальным у доктора Раковского. Я знала, что он был членом ВКП(б), в Саратове имеет свой дом и семью: жену и двоих детей. Поэтому я и решила поговорить с Маркеловым о побеге.

Разговор шел в комнате доктора. Я спросила, думает ли он о побеге, и откровенно сказала, что имею намерение бежать из лагеря. Маркелов ответил, что о побеге он думает давно и уже кое с кем поговаривает. Далее он сказал, что из лагеря думают бежать Нищев (Семенов) и Яковлев. Они уже в комнате для допросов, где Маркелов производил постоянную уборку, рассматривали висевшую на стене карту. Маркелов спросил, кто еще вместе со мной думает бежать, сначала я от ответа уклонилась, потом сказала об Орлове.

Маркелов отнесся к Орлову недоверчиво, сказал, что Орлов очень скрытный. Я убедила Маркелова, что Орлов серьезный человек и что он действительно готовится к побегу. На следующий день Маркелов имел разговор с Орловым, после чего тот упрекнул меня в неосторожности и предупредил, чтобы я больше никому и никогда о побеге не говорила.

Узнав о том, что к побегу готовятся Маркелов, Яковлев и Нищев, что у Нищева есть хороший приятель Чернов (они оба вместе попали в плен), Орлов предупредил меня и Маркелова, а через него и остальных, чтобы между собой они как можно меньше общались и в присутствии финнов вели себя лояльно к финским властям, чтобы не навести на себя ни малейшего подозрения.

Так мы себя и вели. Я, кроме Маркелова, почти ни с кем не встречалась, за исключением Нищева (Семенова), который работал дезинфекатором в прачечной и изредка заходил в санчасть по делам. Он сообщил мне, что к побегу готовятся и что Чернов (Иванов) тоже пойдет. Последнего я не знала и просила Нищева о том, чтобы они не оставили меня.

Ни я, ни другие не предполагали тогда, что подготовка побега неожиданно осложнится, что нам с доктором Раковским придется взять на себя нелегкий риск.

В начале мая Маркелов мне сообщил, что уже имеется группа из 10 человек, которая согласна бежать, и что теперь остановка за продуктами и оружием.

Но кто именно входит в эту группу, я тогда всех не знала.

В эти дни наш пересыльный лагерь подвергся переформированию, большую часть военнопленных отправили в лагерь № 31, расположенный в Медвежьегорске в 800 метрах от нас. В числе переведенных туда оказались четверо из нашей группы: Чернов, Нищев, Грябин и Яковлев. Это усложнило побег, так как Яковлев считался проводником.

Орлов и Маркелов стали думать, как этих четверых вернуть обратно.

Маркелов предложил поговорить в открытую с доктором Раковским и попросить его, чтобы он этих людей под видом больных поместил в наш лагерный лазарет, который обслуживал больных из всех ближайших лагерей.

Орлов, хотя и опасался Раковского, но это предложение одобрил, так как иного выхода не было, и предложил Маркелову поговорить с доктором.

Маркелов беседовал с Раковским, и тот дал согласие помочь. После этого с доктором беседовал и Орлов.

Раковский спрашивал у Маркелова, знаю ли обо всем этом я. Получив утвердительный ответ, доктор стал действовать смелее и обещал Маркелову, что он все сделает.

После этого Раковский спрашивал меня, что я знаю о побеге. Я ответила, что знаю все и сама убегу. Доктор не хотел, чтобы я бежала, пытался убеждать, что я женщина и мне будет очень трудно, но, получив ответ, что я все равно уйду, возражать не стал и даже сам заявил, что если бы он был здоровее, то ушел бы вместе с нами».

ИЗ МАТЕРИАЛОВ ОПРОСА Р. С. НИЩЕВА 6 ИЮЛЯ 1943 ГОДА

«…Первый неудачный побег, который я совершил 17 декабря из распредпункта Кумса-2 вместе с Сафоновым, Кузьминых и Зорниковым, был для меня уроком, что побег надо хорошо подготовить, продумать план, обеспечить себя продуктами и иметь оружие. Кроме того, нужно было найти хороших и надежных товарищей.

До июня 1942 года я находился в лагере № 75 и работал на лесозаготовках, весной заболел дистрофией и был направлен в полицейский распределительный лагерь в городе Медвежьегорске, где имелся госпиталь для военнопленных.

Во время лечения привлекался к работе, не связанной с тяжелым физическим трудом: убирал палаты, помогал лежачим больным, а с 7 сентября был переведен в дегазационную камеру, где топил печи, пропаривал белье военнопленных.

Осмотревшись, я установил, что из этого лагеря есть возможность бежать, так как зона вокруг не охранялась часовыми. Часовой был только у проходной.

Первый разговор о побеге у меня был с медсестрой Шаманиной. Однажды осенью, когда я зашел по делам в госпиталь, мы разговорились о жизни в лагере, и она задала мне вопрос, как я смотрю на дальнейшее пребывание здесь и не думаю ли бежать. Я ответил, что готов бежать в любое время.

По всей вероятности, Шаманина передала наш разговор Маркелову, так как примерно через месяц при встрече он спросил меня — не желаю ли я бежать из лагеря. Я опять ответил, что бежать думаю.

Эти разговоры с Шаманиной и Маркеловым я передал Чернову, Георгию Андреевичу, которого знал по совместной службе в 126 ОБС и с которым вместе мы попали в плен. Чернов мне сказал, что он тоже согласен бежать из плена.

Через некоторое время я снова имел разговор с Маркеловым. Он сообщил мне, что о моих намерениях знает Орлов (Кисличенко) и что он желает встретиться со мной.

Такая встреча состоялась в феврале в комнате, где жил доктор Раковский и где Маркелов производил ежедневную уборку. Маркелов первым начал разговор о побеге, а Орлов сказал: „Бежать надо, но надо бежать так, чтобы снова не попасть в штрафные лагеря“.

Вторая встреча с Орловым, состоявшаяся там же и снова в присутствии Маркелова, имела несколько иной характер, и я совершенно уверился, что Орлов серьезно думает о побеге и готовится к нему.

Он изложил план побега. Он считал, что хорошо бежать по льду Онежского озера, а для этого можно использовать лагерные автомашины. Он строил предположения, что можно усыпить командование и личный состав роты охраны. Он утверждал, что это можно сделать в какой-либо праздник, напоив всех брагой, в которую необходимо влить снотворное. А после останется лишь снять часового у будки, сесть в машины и уехать. Для этого, говорил Орлов, необходимо как можно больше взять людей.

Я и Маркелов с предложенным планом согласились, и на этом наша беседа закончилась. О дне побега не договаривались.

Вскоре после этого стало известно, что из лагеря № 74 сбежали через озеро два военнопленных, которых финны не сумели задержать.

На Онежском озере финны усилили наблюдение и охрану. Наш план побега сам по себе отпадал.

При новой встрече мы начали искать другой путь для побега. Я высказал мысль, что надо найти такой план, чтобы незаметно и без шума уйти из зоны лагеря и скрытно перейти линию фронта. Пусть наш путь будет дальше, но верным. Орлов (Кисличенко), выслушав меня, предложил новый план. Усыпление начальства и охраны сохранить из старого плана, а выйдя из зоны, мы должны идти не к линии фронта, а на запад, на деревню Паданы, затем свернуть строго на север, идти на деревню Сондалы, не удаляясь от дороги Паданы — Сондалы. Между Сондалами и Сяргозеро пересечь финскую линию обороны и по нейтральной зоне, двигаясь на восток, выйти к частям Красной Армии.