Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

Вначале я Орлову не поверил, но потом, убедившись в искренности его намерений, заявил ему о своем согласии бежать на сторону русских. До этого разговора я не думал о побеге, собирался до конца войны оставаться там, где находился, ибо условия жизни для меня были созданы капитаном хорошие. Но теперь, узнав о планах Орлова, я решил не отставать от него, бежать к себе на родину, где у меня проживает семья.

Как я понял потом, Орлов еще до разговора со мной о побеге готовился к нему и имел такие разговоры с другими военнопленными. Такой вывод я сделал из того, что когда между нами зашел разговор о проводнике, то Орлов мне заявил, что такой человек у него есть и не один. Когда я поинтересовался этими лицами, он предупредил, что я о них узнаю позже, и предложил мне самому поговорить со знакомыми военнопленными и, если кто даст согласие на побег, я должен сообщить об этом Орлову.

Близких знакомых в лагере у меня было немного. Моя национальная принадлежность, знание финского языка и положение прислуги у капитана вызывали недоверие ко мне.

Единственный, кого я хорошо знал из всего лагеря, был партизан Грябин.

Познакомился я с Грябиным в первый день, как был переведен в этот лагерь из саперной роты, где работал до этого на кухне. Около двух часов мы лежали на нарах и разговаривали о жизни в лагере, об обстоятельствах его пленения, потом меня перевели в другой барак, а потом к капитану.

Уже находясь на службе у капитана и бывая в лагере, я заходил к Грябину, с которым вел разговоры на финском языке, так как он по национальности карел и мог говорить по-фински. Это меня с Грябиным и сблизило. Я знал, что Грябин в лагере жить не хочет, и поэтому, выполняя поручение Орлова, предложил ему бежать из плена, на что он сразу же дал согласие. Об этом я сообщил Орлову. Больше ни с кем из военнопленных я о побеге не разговаривал. Все разговоры вел Орлов. К концу мая я знал, что вместе с нами согласились бежать медсестра Надя и возчик Комлев. О том, что я бегу из плена, они тоже хорошо знали от Орлова. Об остальных участниках нашей группы я узнал только за несколько дней до побега, ибо их фамилии Орлов мне не называл и им не говорил обо мне, так как все боялись бы, что я могу их выдать капитану.

Поскольку Орлов работал на кухне, то все необходимые продукты мы решили взять там. Предварительно отобрали три ящика галет, решили взять ящик сливочного масла. Все это пока оставили на кухне.

Подготовив продукты, мы стали вести наблюдение за складом с оружием, когда и как в него можно проникнуть, чтоб потом там взять гранаты и винтовки, которые будут необходимы, как мы считали, для оказания сопротивления в случае задержания.

Очень много пришлось повозиться Орлову, чтобы всех собрать в одно место, в санчасть, так как четверо оказались переведенными в лагерь № 31… Одна из записок, которую он тайком через водовоза отправлял в тот лагерь, стала известна капитану. Там были три слова: „Вышли мою фуфайку“. Капитан поручил переводчику Чуканову предупредить Орлова, чтоб никаких записок он больше в зону лагеря не отправлял, а если нужна фуфайка, то пусть получит на складе.

Когда все люди были в сборе, Орлов и Комлев перевезли и спрятали в лесу продукты, и мы с Орловым стали заготовлять к побегу гранаты.

В 10 метрах от кухни охраны лагеря находился небольшой деревянный сарай, в котором был склад с трофейными винтовками, гранатами и саперным имуществом.

Выбрав момент, когда часовой от него отошел к гарнизонной гауптвахте, Орлов с противоположной от двери стены оторвал одну доску и залез в склад, а я в это время сел рядом со складом на камень и вел наблюдение за часовым. Чтоб предупредить о появлении часового, я бросал из рогатки камушки в ведро, стоявшее около кухни, и после каждого брошенного камушка говорил: „попал“, что означало — часовой идет к складу или „не попал“ — никакой опасности нет.

В тот раз Орлов вынес из склада 8 гранат русского образца „РГ-33“, и мы их спрятали в лесу. На следующий день таким же путем мы взяли 4 гранаты „Ф-1“.

Определенного дня побега нами не было назначено, ибо мы выжидали удобный момент. Но каждый знал, что сигнал о выходе будет дан Орловым из окна моей комнаты при помощи электролампочки или фонарика.

13 июня с. г. капитан днем отбыл в отпуск. За несколько дней до этого лейтенант Катошито уехал в командировку по участку. Дома остались только два лейтенанта — Суйконен и Ньюкарт, которые в тот вечер справляли праздник и были пьяные.

Воспользовавшись этим, мы с Орловым и решили этой же ночью осуществить задуманный план побега».

Когда подготовка скрытного и опасного дела тянется долгими месяцами, то вместе с постоянным напряжением неизбежно возникают и мнительность, и взаимное недоверие. Подозрения начинают вызывать не только срывы и помехи, но и слишком легкие удачи. Дело, в котором все катится, как по маслу, начинает казаться коварной, заранее подставленной ловушкой.

Не избежали этого и пятеро мнимобольных, отлеживавшихся в санчасти кто неделю, кто две, а кто и месяц.

Орлов, придумавший и организовавший все это с помощью доктора и Нади, вначале представлялся им истинным чудотворцем. Ну, мужик — все может! Слона сквозь игольное ушко протянет! Но дни шли, побег затягивался, напряжение нарастало, Маркелов успокаивал — все в порядке, все готово, надо ждать сигнала, и невольно приходило сомнение — нет ли тут подвоха? Ночи стали уже совсем короткие, на час-другой чуть смеркнется, посереет, и снова на северо-востоке набухает заря. Близился самый разгар белых ночей, как же бежать в такую пору?

Особенно нервничал Чернов. Сам по натуре человек активный и решительный, привыкший за время службы в Красной Армии к сержантской власти, ясности и точности, он тяжело переживал нынешнее состояние бессилия, неизвестности и зависимости от обстоятельств. Затяжку с сигналом он воспринимал как личное недоверие ему со стороны Орлова, который требует слепого подчинения, держит всех в капкане и даже не считает нужным объяснить, чего они ждут. Яковлев и Грябин тоже начали вторить ему, высказывая недовольство. Афанасьев помалкивал. Нищев успокаивал как мог, но они часто переходили на карельский язык, и тут он был бессилен.

Напряжение достигло высшей точки 12 июня.

Накануне к вечеру начался дождь. Небо затянуло тучами, ветер гнал их сначала в сторону озера, потом, через недолгое затишье, потащил обратно, в полночь было по-осеннему темно, но сигнала для побега опять не последовало.

Назавтра к вечеру в санчасть пришли Орлов и Каммонен. Орлов был особенно оживлен, даже весел. Усевшись на койку Яковлева, он принялся подтрунивать то над одним, то над другим, но вскоре почуял, что его шутки сегодня принимаются плохо. Внимательным взглядом он как бы стянул всех пятерых к себе поближе и вполголоса сообщил: в полночь будем уходить.