Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

После осмотра врач Раковский сказал санинструктору 31-го лагеря, что меня оставляет для лечения в стационаре… Санинструктор возразил, мотивируя тем, что карточка на меня находится в 31 лагере, но Раковский заявил, что карточку можно затребовать. Раковского поддержал финский старшина Чуканов, и меня оставили в санчасти. Санитар отвел меня в палату, где я переоделся в чистое белье и устроился на койку, стоявшую второй от входа по левой стороне. Палата вмещала около 50 коек, но к моменту моего прихода там было не более 40 больных. Участников нашей группы среди них никого не было, но тут оказался мой хороший знакомый — Пунсар Виктор Августович из Ленинграда. В плен он попал в августе 1941 года в Пряжинском районе, в прошлом — партийный. Я от него ничего не скрывал и поделился нашим планом побега. Он выразил желание идти вместе с нами, но из-за тяжелой болезни не смог.

В санчасти я встречался с Маркеловым, который работал дневальным у врача. Еще раньше я знал от Нищева, что Маркелов согласен на побег, и потому заговорил с ним об этом. Он мне рассказал следующий план предполагаемого побега. Комната врача Раковского выходит окном к проволочному заграждению, которым опоясан лагерь. Раковский якобы дал согласие совершить побег через его комнату: вылезти в окно и пересечь первый ряд проволочного заграждения. Против комнаты под заграждением будет сделано углубление в земле, чтобы проползти под проволокой.

21 или 22 мая в санчасть приходил Орлов (Кисличенко). Мы с ним встретились на улице. Он упражнялся на брусьях, я сидел недалеко от него, и мы разговаривали шепотом. Он меня спросил, готов ли я и не струсил ли бежать.

Я ответил, что готов, и все, что зависит от меня, сделаю. Он дал мне задание достать рыболовных крючков и лесок, раздобыть себе нож, головной убор финской армии с кокардой, я поинтересовался, как он сумеет заготовить продукты и достать оружие. Он мне ответил, что это — его дело, и добавил: „За что взялся, то сделаю“. Относительно побега из лагеря через комнату доктора, я сказал, что это рискованно, так как можно выдать доктора.

На это Орлов ответил, что за доктора беспокоиться не стоит, а если он будет возражать, то мы заткнем ему рот тряпкой и уйдем.

Я с этим не согласился и выдвинул план побега через уборную, около которой проволочное заграждение можно было перерезать в одном ряду, пройти до углубления и проползти под вторым рядом. Орлов против этого особенно не возражал, но сказал, что уходить через уборную будет неудобно, так как кто-либо может выйти в уборную и нам помешать. На этом мы и разошлись.

Рыболовные крючки мне удалось достать у одного лагерного сапожника по фамилии Бреев Василий.

Мне хотелось лично поговорить с врачом Раковским о возможности побега через его комнату. Я встретил его на улице, и он сам сказал, что хочет поговорить со мной, и предложил зайти к нему на квартиру после обеда.

Я так и сделал. Он ждал меня и спросил, думаем ли мы уходить и когда. Он сказал, что в санчасти я нахожусь уже две недели, а держать долго он меня не может, так как его при первой же проверке могут изобличить в покровительстве симуляции. Я ответил, что в санчасть должны прийти Нищев, Грябин и Чернов, но почему они задерживаются, я сейчас не знаю, что, возможно, они придут в следующее воскресенье.

Затем я заговорил с Раковским о выходе из лагеря через его комнату, сказал, что нас 10 человек. Раковский ответил, что пройти через его комнату всем десяти он не может разрешить, но Маркелову и Шаманиной я, говорит, разрешу, так как они у меня часто бывают, и если кто и заметит, как они будут входить в мою комнату, то это не вызовет подозрений. Я ничего на это не сказал, а про себя подумал, что единственным вариантом побега из лагеря остается проход через уборную.

На следующий день мой разговор с Раковским я передал Маркелову, который сказал, что передаст об этом Орлову (Кисличенко), а относительно того, чтобы оставить меня в санчасти до момента побега, он обещал уговорить доктора.

Вскоре после этого, в воскресенье (числа не помню — начало июня), в стационар пришли Грябин и Нищев. Пришли они с жалобами на болезнь внутренних органов. Медсестра Шаманина им ставила термометры, у которых заранее была поднята температура.

Спустя несколько дней в санчасть привели Чернова, который симулировал воспаление легких и кровохарканье. При приеме Шаманина поставила ему градусник с температурой, поднятой до 39 градусов… Тут же присутствовал финский офицер, и он разрешил госпитализацию.

Вслед за Черновым явился Афанасьев, имевший ранение правой голени. Афанасьев был зачислен в стационар врачом Раковским как инвалид, назначенный к отправке в глубь Финляндии в инвалидный лагерь.

Таким образом, к 5 июня 1943 года в стационаре санчасти лагеря № 1343 собралось под разными предлогами 5 человек нашей группы.

С этого момента мы стали ежедневно обсуждать план побега во всех подробностях.

Самым трудным мы считали выход из зоны. Мы решили выходить из зоны около уборной: перерезать проволоку первого ряда, пройти между двумя рядами колючей проволоки метров 60, затем проползти под второй ряд в углублении, сделанном заранее Кисличенко, выйти из зоны, спуститься под гору, выйти на дорогу, построиться и идти на сборный пункт. Побег предполагалось совершить в дождливую или туманную ночь. Нам было известно от Маркелова, что этот план выработан Кисличенко, и мы его только обсуждали. С ним были согласны все, находившиеся в санчасти».

ИЗ МАТЕРИАЛОВ ОПРОСА Т. Ф. КАММОНЕНА 5 ИЮЛЯ 1943 г.

«В декабре 1942 года я был вызван к начальнику полицейского участка капитану Ээро Саарасти, который предложил мне работать у него в качестве домашней прислуги. На это я согласился.

Работа моя заключалась в том, что я носил с финской кухни капитану и трем лейтенантам, проживавшим вместе с капитаном, завтрак, обед и ужин, делал уборку помещения и выполнял другие хозяйственные поручения.

Примерно через три недели я познакомился с другим русским военнопленным, по национальности украинцем, Орловым Николаем, который работал на финской кухне.

Я ежедневно ходил к нему на кухню за обедами для капитана и лейтенантов, и у меня с ним установились самые близкие взаимоотношения. Орлов почти ежедневно ходил ко мне и весьма часто ночевал у меня. Почти ежедневно мы бывали в лагере военнопленных, который находился рядом с домом, где я жил у капитана. В лагерь мы ходили свободно, часовые нас не задерживали, так как мы имели разрешение капитана.

Впервые у меня разговор о побеге из финского плена был с Орловым в начале этого года, когда мы с ним вдвоем мылись в бане. Орлов начал разговор со мной с обсуждения условий нашей жизни в плену. Он говорил, что живем мы хорошо, всем обеспечены, кушаем то же, что и финские офицеры, никто за нами не следит, имеем много свободного времени, но, несмотря на это, его тянет на родину. Далее он сказал, что хочет бежать из плена, и спросил меня, не желаю ли я бежать вместе с ним.