Нгуен Шанг - Когда дует северный ветер

Пока он говорил, весло лежало у него на коленях, теперь он опустил весло в воду и налег на него.

— Значит, в этом вся разница?

— Да нет, что вы! — Он снова кладет весло на колени. — В первом же бою я увидел: воюют они как-то чудно́! У товарища Коя был тогда ручной пулемет, у меня «АК», у Тяу — «СКС». Янки шли по полю прямо на нас — рослые, здоровенные как буйволы. Мы стреляли — все трое — и вроде даже слышали, как наши пули впиваются в них. Подпустим поближе и разом открываем огонь. Они падали как подкошенные. Французы или сайгонские солдаты на их месте повернули бы — и давай бог ноги! Или хоть тактику бы сменили, рассредоточились — одни бы ударили в лоб, по садам, другие зашли с боков в тыл. Так было б вернее. Но янки и тогда, и в других боях на это не пошли. Перебьем первую их группу, следующая подползает — оттащить назад трупы. Ну, думаем, уволокут мертвяков и смоются. А они снова в атаку, прут прямиком под наши пули. Что, по-вашему, дальше было?

— Что же?

— Отправили их в преисподнюю, и все тут. Не железные же они, чтоб устоять против наших пуль. Глядь, еще одна группа ползет и тащит убитых из-под огня. Уселись подальше на поле, рис уже вымахал довольно высокий, и плачут в голос. Ревели как коровы. Услыхали мы это и решили: все — конец, им теперь не до драки. Не тут-то было: поплакали, взяли автоматы и опять под пули. И так с утра до полудня. Знаете, чем это кончилось?

— Чем?

— Расстреляли мы все патроны, пришлось отступить.

— Отступить?

— А какой еще выход был? Партизанская война, она такая и есть.

— И что потом?

— Ну, продвинулись они вперед, заняли нашу высотку. А по-ихнему, если взяли неприятельскую позицию, считай — победа. Мы первое время думали: чокнутые они. Потом только узнали, во всех наставлениях ихних так и сказано: нельзя, мол, рассеивать и дробить силы; собери их в кулак и бей в одно место, тогда и прорвешь позицию врага. При полном превосходстве сил в месте удара вражеская оборона рано или поздно будет прорвана. Так и вышло у них, когда мы, расстреляв все патроны, волей-неволей отступили… Они «овладели», так вроде, нашей позицией, а к вечеру оставили ее. Мы, конечно, вернулись обратно. Уж не знаю, есть ли и это в их наставлениях. Если будет у вас случай, спросите, ладно?

Девушка в баба́ и шляпе из листьев на фото, вставленном в колпак керосиновой лампы, наверно, снова улыбается, выслушав его историю.

— А у сайгонских вояк, как вы сами видели утром, все по-другому. Дашь им жару — мертвые лежат где упали, раненые расползаются из последних сил, а живые драпают кто куда. Кто под межу забьется, кто в лужу сиганет или в канаву, а кто в рисе затаится на поле… Ясно, нет?

Он бросает окурок, который с шипением падает в воду, а сам, в третий раз взявшись за весло, гребет во всю мочь.

— Так, и больше никаких различий нету?

— Ну да!.. Еще полным-полно, до завтра рассказывать можно.

— Какие, например?

Весло вновь возвращается на колени.

— Например… Вот, скажем, летчики янки летают по небу, бросают оттуда бомбы, артиллеристы из пушек бьют, танкисты в танках разъезжают, а пехотинцы морские, как выйдут в карательный поход, с винтовками в руках прямо в дома вваливаются, но все равно ни про кого из них мы не знаем ни как зовут его, ни сколько ему лет, не ведаем, чей он сын, откуда родом — из какой деревни или города, из какого штата. Есть, конечно, у них имена, но попробуй выговорить любое — язык сломаешь. Вот и зовем мы их всех одинаково: янки. Янки — растакой, разэтакий. А они, наоборот, никого из нас не знают по имени. И всех — кого убивают бомбами с неба, разрывают снарядами издалека, расстреливают вблизи из винтовок, кого калечат минами и кому отрезают уши, — всех нас скопом называют «ви-си». Но что за люди такие «ви-си» — понятия не имеют. Совсем недавно еще они жили по ту сторону океана, черт знает где; ни мы их, ни они нас знать не знали, в глаза не видели. И вдруг нагрянули оттуда сюда, к нам, стреляют, убивают. Захватчики они, иноземцы. Такого прикончить — святое дело! А-а, гад, ты чванишься своим богатством и силой, у тебя, говоришь, полно оружия наиновейшего? Так я разделаюсь с тобой, душу из тебя выну! Ты у меня одумаешься, гад, запоешь другую песню!.. А у сайгонского солдата такая же желтая кожа, как у тебя, да и лицом он на тебя смахивает; и даже если вышел из самых дальних мест, все равно — твой соотечественник, земляк, да вдобавок нередко родом из одной с тобой провинции или из одной деревни, с одного хутора, не ровен час еще и родня тебе, единокровный твой брат. Вон в стратегическом поселении есть дома — на алтаре семейном рядом стоят фотографии двух сыновей: один погиб за Родину, другой поплатился жизнью за измену. Это на маленьком семейном алтаре. Разве мы чужие друг другу? Каждый знает не только имя врага своего, но и имя его отца, и деда, и прадеда… Вот, к примеру, наша деревня. Возьмем хоть меня самого. Разве сестра моя старшая не прислуживала раньше в дому у этого типа, депутата Фиена? А отец мой не был когда-то слугой в семье капитана Лонга? Врагам известно, у которой из женщин в деревне, в каждом хуторе муж воюет против них. С нами они ничего поделать не могут, зато прибегают к разным уловкам: посылают, скажем, на постой к женам или близким нашим солдат — приволокнуться ли, по дому ль помочь — все пыль в глаза пустят; или еще что надумают, лишь бы рознь да подозренья в семье посеять. Есть, стало быть, такие, кого бить нужно без пощады, а других вроде и бить неохота, а надо. В прошлом году дрались мы с карателями, взяли семерых пленных из Девятой ихней дивизии. Все пареньки лет по шестнадцать-семнадцать: денег на взятки в семье на нашлось, вот их и забрали. Верите — дядьями нас называли да братьями старшими. Один ранен был, ногу ему перебило. Слезами заливался бедняга: «Я, — говорит, — в душе заранее еще решил, как попаду в бой, сразу — руки вверх. Да не успел и рук поднять-то, сразу подстрелили… Ой, мамочки! Больно как…» Меня даже самого слеза прошибла. Вот она разница — с янки ли воевать или сайгонцами. Знаю, знаю, зачем вы про все расспрашиваете! Рассказал, что видел, а выводы — дело ваше. Одно скажу: с сайгонскими солдатами воевать мудрено. (Он всегда употребляет слово «мудрено» вместо «сложно» или «трудно», при этом еще брови насупит и губы скривит: сразу видно — само дело куда сложнее, чем можно выразить словами.) Ну как, отец родной, доволен объяснениями моими?

Суждения его, пусть разрозненные, нестройные, исходят все-таки от человека, дравшегося с оружием в руках против врага, и потому наводят меня на любопытные мысли.

— Доволен, сынок, — смеюсь я.

— А коль доволен, берись-ка за весло. Пора возвращаться.

Мы налегаем на весла, энергично сгибая и разгибая спины. Орудия продолжают вести огонь: громыхнут трижды, умолкнут ненадолго, потом троекратно бьют снова.