Александр Письменный - Фарт

Вот теперь Татьяна Андреевна рассмеялась. А рассмеявшись, она положила ручку, откинулась на спинку стула и сказала с презрением:

— Ну знаете, всему есть предел!.. Теперь убирайтесь.

В сущности, она храбрилась, потому что не чувствовала уверенности, что Бетаров не осмелится ее поцеловать. «Что же, — подумала она, — пусть попробует, вот тогда я ему покажу!»

Между тем Бетаров не торопился.

— Нет, пожалуй, рановато еще. — Оторвав руки от стола, он выпрямился. Затем голос его дрогнул, и он закончил: — Хотел бы, но, честно скажу, еще не набрался смелости.

Она молча обмакнула перо в чернильницу. Это движение немедленно вызвало ответную реакцию.

— Не притворяйтесь! Пока я здесь, вам работать не придется, — сказал Бетаров усмехаясь.

И потому, что он угадал, Татьяна Андреевна стряхнула с себя внезапную нерешительность и вспылила:

— Да уйдете вы наконец?! Это просто возмутительно!

— Конечно, уйду. Но прежде должен сказать: я не нахал и не глупое животное. Я настойчивый. И вы должны это знать. Впрочем, можете считать меня нахалом.

Татьяна Андреевна положила ручку и с бешенством повернулась к Бетарову:

— Ничего не хочу знать, ничего не хочу считать! Не желаю вообще о вас думать!.. Господи, что за дурацкая комедия!

— И между тем думаете обо мне, — вставил он усмехаясь.

— Да, думаю, думаю, потому что вы назойливы, как осенняя муха. И… И… — Она не нашлась, что сказать. — В сотый раз повторяю: мне не о чем с вами говорить! И мне совершенно безразлично, почему и зачем вы сюда ездите. Не хочу вас знать, можете понять это в конце концов?!

Нестор Бетаров утвердительно качнул головой, обогнул стол, высокий, гибкий, человек-струна, с пружинистой рысьей походкой, и остановился у двери.

— Вот теперь, когда вы окончательно потеряли спокойствие, я могу повторить, что дико, страшно люблю вас. Не знаю, как это случилось. Иногда мне кажется, что всегда вас любил, любил еще до того, как увидел. И с этим ничего нельзя сделать, — закончил он просто, каким-то будничным, прибитым голосом.

Резко отодвинув стул, Татьяна Андреевна вскочила:

— Если вы не уйдете, уйду я!

Он стоял у двери и ухмылялся во весь рот.

— Сидите, я ухожу. Но все-таки не забывайте, боярышник наломан для вас с риском для жизни. Это чего-нибудь да стоит.

Она не ответила. Вот теперь, под конец, когда игра закончилась, она рассердилась необычайно. Откуда только берется на свете такая немыслимая самоуверенность? Что он представляет собой, этот вздорный человек, с его издевательским поведением и нахальными речами? Раздражение ее усиливалось из-за того, что она не сумела сразу дать отпор, прекратить дурацкую игру.

И так сильно было ее раздражение, что она не села снова за работу, а, обогнув с брезгливым выражением лица своего непрошеного собеседника, вышла из кабинета — он не сделал попытки ее остановить, — поднялась к себе в комнату и заперла за собой дверь.

Но у себя в комнате она не отделалась сразу от напоминаний о Бетарове. Перед ней на ночном столике стояли в кувшине ветки боярышника.

Татьяна Андреевна подошла к ним, вытащила из кувшина и, разбрызгивая воду, с сердцем вышвырнула их в форточку.

А Бетаров, выйдя из ее кабинета, направился к Сорочкину. Он открыл дверь и лицом к лицу столкнулся с метеорологом. Сорочкин стоял посреди кабинета, сжимая кулаки, и что-то неразборчиво шептал посиневшими, обкусанными губами. Лицо его было в красных и белых пятнах, над правым глазом прыгало веко.

— Вы!.. Вы!.. — едва слышно сказал он, когда Бетаров прикрыл за собой дверь. — Я все слышал… Я не хотел, но здесь слышно каждое слово. Вы хулиган! Убирайтесь отсюда!

Нестор Бетаров спросил спокойно:

— А, собственно, вам-то какое дело?

— Уходите вон, нам не о чем говорить!

— Фу-ты ну-ты, ну прямо секир-башка!.. А что, собственно, произошло?

Нелепо замотал Сорочкин головой, судорожно задвигал руками, точно ему не хватало воздуха, но не тронулся с места. Он задыхался. На открытой шее его вздулись жилы.

— Как вы смеете!.. Да я!.. Да вы!.. — выкрикнул он бессвязно.

Бетаров присвистнул:

— Ах вот, оказывается, что?! Влюблены?

— Благодарите бога, показал бы, где раки зимуют, не хотел смущать Татьяну Андреевну… — все еще отрывисто, судорожно, едва сдерживая крик, выговорил Сорочкин.

— Ладно, успокойтесь, а то как бы пеной не изошли. Мне нужна метеосводка. Она готова?

Сорочкин сорвался с места, кинулся к столу, схватил листок и, потрясая им в воздухе, ткнул Бетарову:

— Вот ваша паршивая сводка, и убирайтесь сейчас же!

— Подумай, какие страсти! — с оттенком удивления произнес Бетаров и вдруг многозначительно, почти заговорщически подмигнул Сорочкину: — Будем стреляться или предпочитаете на клинках? — Он сделал паузу, оглядел тщедушную фигуру метеоролога. — Драться на кулачках как-то неэтично. Я из вас сделаю шашлык, по меньшей мере. Вы не человек, вы сплошная ушная раковина.

Он взял из рук исступленного, не помнящего себя от ярости метеоролога сводку погоды, повернулся и вышел.

Сорочкин шагнул за ним с таким видом, точно сейчас вцепится в него. Захлопнулась за Бетаровым входная дверь, через секунду у крыльца взлетел треск его мотоцикла.

На другой день на полу возле своей кровати Татьяна Андреевна снова увидела ветки боярышника с перезрелыми, кроваво-красными ягодами.

Она стала на ночь плотно закрывать форточку.

Сведения о погоде получены, они вполне благоприятны, но к ремонту дороги почему-то не приступали, — все так же безмолвно, точно тени, проплывали над ущельем вагонетки, — вероятно, не ладилось выполнение производственного плана, и рудничное начальство медлило с остановкой дороги на ремонт.

И Нестор Бетаров продолжал ездить на станцию за метеосводкой. Его встречали на станции недружелюбно, потому что все сотрудники отлично понимали, чем вызван его повышенный интерес к метеорологии. Знаки внимания, оказываемые Татьяне Андреевне главным инженером рудника, как будто никого не удивляли, но притязания какого-то мастера канатной дороги смешили и возмущали сослуживцев. Однако Бетарова это нисколько не трогало. Он не обращал внимания ни на холодность самой Татьяны Андреевны, ни на издевки Токмакова, ни на косые взгляды Петра Петровича; его не беспокоила неприязненность Авдюхова.

Сорочкин зеленел от ярости при виде Бетарова. Бесцветные, припухшие глазки его метали молнии, когда Бетаров являлся за метеосводкой. Вынужденный вести с мастером канатной дороги деловые переговоры, Сорочкин сдерживался изо всех сил, старался не показать, какую вызывает в нем ярость Бетаров. На вопросы его он отвечал односложно — «да», «нет», но скрыть своей ненависти не мог. Бетаров и на это не обращал внимания.