Казимеж Радович - Кавалеры Виртути

— Тебя и топором не убьешь, — проворчал Ортян, растирая болевший локоть. Он вышел в переднюю часть вартовни, и они вдруг услышали оттуда его тревожные крики.

Тяжелая дверь, укрепленная мешками с песком, была вырвана вместе с рамой и лежала, разбитая, снаружи, у последней ступеньки лестницы. Рядом виднелась широкая, еще дымящаяся воронка.

— Да, неплохо, — покачал головой Грудзиньский, — один под окном, второй у двери. Не хватает только третьего, в середину.

Они быстро принялись закладывать вход, используя для этого оставшиеся, еще не разорванные осколками мешки с песком и массивную доску от стола. Работали торопливо, потому что первая вартовня уже предостерегала их по телефону. Плютоновый Будер кричал из трубки, что на них идут, поэтому капрал Грудзиньский расставил остатки команды у амбразур, а Домоню приказал охранять забаррикадированный вход. Через минуту вартовня уже гудела от выстрелов.

После отхода поста «Паром» они находились, в значительно более трудном положении и отражали уже вторую атаку, направленную непосредственно на их позиции. Перед ними были только лес и неприятель. Первая вартовня была, правда, более выдвинута вперед, но находилась почти посредине полуострова, в добрых двухстах метрах от них, и могла в случае опасности помочь им только обстрелом флангов врага. Однако каждая атака угрожала также и ей, поэтому лучшей обороной для них было совместным огнем удерживать немцев на далеком предполье, и, как только первые группы атакующих оказались в поле зрения защитников, они открыли огонь.

Грудзиньский направил огонь тяжелых пулеметов на отряды, атакующие широким фронтом с прежних позиций группы поручника Пайонка. Немцы оборудовали там пулеметные гнезда и поддерживали наступающие на вартовню группы. Пули скрежетали о стену, защитники слышали их неприятное жужжание, и Сковрон время от времени напоминал своему второму номеру:

— Прячься, иначе в тебя попадут.

Атака была сильная. В лесу — ни зги не видно. Это давало атакующим дополнительную защиту, поэтому они бежали довольно быстро, но на открытом пространстве замедлили свой бег, а через несколько метров пулеметный огонь прижал их к земле. После неудачи трех больших штурмов и нескольких более мелких атак немцы шли уже не так смело, как прежде, хотя и казалось, что они жаждут любой ценой решить исход сражения еще до наступления ночи. Унтер-офицеры ежеминутно поднимали солдат, но те продвигались вперед на незначительное расстояние, потому что вновь залегали уже через несколько шагов. Гданьские хаймверовцы тоже не слишком рвались в бой. «Герои» ночных нападений на польские рестораны, на одиноких прохожих, почтальонов и студентов, мастера кастетов, железных палок, осуществлявшие бандитские налеты на редакции и типографии польских газет, на школы и учителей, проявляли гораздо меньше запала перед стволами польских пулеметов. Их заверили, что Вестерплятте падет в течение нескольких минут, гауляйтер Форстер уже даже включил Гданьск в состав великого рейха, но его преторианцам не удалось преподнести обещанного фюреру подарка…

Таким образом, специалисты по сжиганию книг и бесчинствам против мирного населения не имели большого желания встречаться с польскими солдатами. Гитлеровцам, подгоняемым криками командиров, хватало духу всего на несколько шагов вперед. Довольно быстро продвигались только штурмовые группы моряков, атаковавшие вдоль канала. Остатки стены служили им защитой, облегчали подход к вартовне.

Замерыка первым заметил притаившиеся около пролома фигуры и пустил в их сторону несколько коротких очередей. Каски рассыпались, исчезли за выщербленной линией кирпичей, но через некоторое время начали появляться вновь, приближаться. Опасность непосредственной атаки нависла над вартовней, и Грудзиньский понял, что нельзя терять ни минуты. Он взял из открытого ящика несколько гранат, заткнул за пояс:

— Кто добровольно?

Домонь вскочил первым, и они вместе вышли в переднюю часть вартовни, где притаился капрал Бараньский с пулеметом, взобрались на временную баррикаду. Грохот выстрелов показался им здесь сильнее и чаще, а темнота — гуще. В глубоком мраке стирались контуры предметов, стена вартовни казалась огромной и высокой. Они двигались вдоль нее. Выглянули осторожно из-за угла. Немцы могли уже покинуть свои позиции, поэтому оба испытующе оглядели пространство, отделяющее их от стены.

— Я иду первым, — сказал Грудзиньский.

— Ты командир. — Домонь придержал его за рукав. — В случае чего…

Только сейчас они поняли, что совершили ошибку, покинув вартовню, но отступать было поздно. Поэтому они поползли друг за другом в сторону стены, держа гранаты наготове. Домонь на мгновение оглянулся и бросил взгляд на низкую глыбу вартовни: она сверкала огнем, стойко держась здесь, над каналом, другой берег которого тоже громыхал выстрелами, искрился полосами очередей.

Из-за стены показались каски, и Грудзиньский слегка хлопнул Домоня по спине:

— Давай!

Они швырнули гранаты, за стеной охнули взрывы, взвились вверх красные языки пламени. Домонь вскочил, подбежал к стене и бросил за нее связку гранат. Он слышал, как осколки хлещут по камням. Грудзиньский крикнул из темноты:

— Назад!

Время 22.00

Раненые подняли головы, когда майор Сухарский остановился у порога. Они лежали в чисто побеленном подвале, превращенном в госпитальную палату, на железных кроватях, уже перевязанные капитаном Слабым, который в этот момент вышел из маленькой, отгороженной ширмой ниши, где устроил себе временную операционную и спальню. Вместе с Сухарским он обошел раненых, останавливаясь у каждой койки, и майор подробно расспрашивал солдат об обстоятельствах, при которых они были ранены, и о том, как они себя чувствуют. Все держались молодцом, а капрал Вуйтович даже пытался шутить:

— По крайней мере разок вылежусь и отдохну в армии. — Он широко улыбнулся, обнажив белоснежные зубы, и тут же добавил совершенно другим голосом: — Мы держались сколько могли, пан майор.

Сухарский кивнул.

— Я знаю. Вы сражались геройски.

— Если бы «Шлезвиг» не подошел так близко…

Сухарский остановил капрала быстрым движением руки:

— Не думайте больше об этом. План обороны предусматривал отход «Парома».

По щекам раненого разлился нездоровый кирпичный румянец. Врач склонился над ним.

— Хотите пить?

— Нет. — Вуйтович покачал головой. — Пан майор, это правда, что Ковальчик, Усс и Земба погибли?

— Правда.

Когда оба отошли немного в сторону, Сухарский тихо сказал:

— Раненых надо ограждать от такого рода сообщений. Откуда они об этом узнали?