Казимеж Радович - Кавалеры Виртути

— Бронек, я, пожалуй, за водой схожу.

Они не пили с рассвета. Патруль, который их откопал, отдал им свою воду, только ее было мало, едва набралось два литра из нескольких фляжек, а ведь их было десять человек. Поэтому каждому досталось совсем немножко, на дне кружки. Хотели оставить немного воды на завтрак, к сухарям и шоколаду, однако выпили все на рассвете, сразу же после первой атаки. А сейчас близился полдень, становилось все жарче, и людей мучила жажда.

— Бронек, ты слышишь?

В отверстии появилось лицо Грудзиньского.

— Будь осторожен, — сказал он. — Немцы могут вести наблюдение.

Домонь с брезентовым ведерком в руках подбежал к насосу. Ручка громко скрипела, в вартовне были уверены, что скрип этот слышен не только на всем полуострове, но и в Новом Порту, но Домонь не обращал на это никакого внимания. Он пил. Лил воду себе в рот, на лицо и подбородок, жадно глотал, захлебывался. Ему казалось, что он никогда не погасит желания, что выкачает весь колодец до дна и все еще будет хотеть пить, ему будет мало этой холодной, прозрачной, освежающей воды, которая струей текла ему в горло, на шею и спину, стекала под рубашку, дотрагивалась до него, как что-то живое, дразняще ласковое. Наконец он заставил себя опустить голову, наполнил ведерко, побежал к вартовне и снова вернулся к насосу. Сбросил мундир и рубашку и, одной рукой нажимая на железный рычаг, другой плескал себе воду на грудь и плечи, смывал с себя грязь и усталость трех дней, проведенных в пыли и дыму, в смраде тесного помещения, смывал пот и раздражающую кожу известковую пыль, от штукатурки, а потом бросился на траву и дышал глубоко широко открытым ртом.

Через минуту у насоса появились Замерыка и Сковрон, потом Думытрович и Цихоцкий и наконец сам командир. Он умылся и тоже лег в траву рядом с Домонем. Вынул из кармана сигареты, они закурили и лежали молча, наслаждаясь удивительной тишиной наступающего полдня. День был прекрасный. Чистое небо смыкалось над ними высоким куполом яркой голубизны, а висевшее посредине его солнце наполняло мир каким-то неповторимым блеском, ложилось на землю горячими золотыми пятнами.

Домонь прижал лицо к траве: он чувствовал прикосновение упругих, щекочущих стебельков, запах разогретой земли, опьяняющий аромат цветов и трав. Он зарылся лицом в траву, хотел задержать этот запах, чтобы он не развеялся, чтобы не сдул его ветерок, несший от леса горький чад гари. Так же, как и эта трава, пахли горные луга во время харцерских экскурсий, поляны в лесах, берега дремлющих в июльском зное озер. Это были луга летних лагерей, прогулок над рекой, поездок за город, луга далеких и удивительных дней гимназических курточек. Луга, на которых не было черных воронок от снарядов…

— Слышишь?

Голос Грудзиньского приплыл из далекого далека. Домонь нехотя приподнял голову и вдруг, придя в себя, резко поднялся, огляделся вокруг:

— Идут?

Он ожидал выстрелов, грохота рвущихся гранат, но на полуострове царила тишина, поэтому он неуверенно посмотрел на Грудзиньского. Еще мгновение назад он был так далеко, что не сразу расслышал звон колоколов, который разносился с костела в Новом Порту и со всех башен Гданьска, налетал широкой волной. Просто уму непостижимо, что так недалеко от них, так близко от разрытой снарядами земли, сожженного леса, пулеметных позиций, наполовину разрушенной вартовни люди обычным шагом, как каждое воскресенье, идут в костел, открывают молитвенники в черных переплетах, читают по ним молитвы и поют. Стоят, празднично одетые, сидят на скамейках и сосредоточенно слушают пастора, говорящего, может быть, о заповеди любить ближнего своего или толкующего библейскую притчу о всеобщем братстве людей… Звон становился сильнее; эхо, отразившись от моря, возвращалось, наполняло гулкими звуками лучезарный купол неба. Домонь лег на спину, принялся следить за кружившими высоко в небе чайками, и его снова охватили воспоминания…

— Слышишь?

На этот раз он сразу понял, что имеет в виду Грудзиньский: на фоне громкого звона колоколов рос другой звук, усиливался какой-то шум, крики приветствий, радостный галдеж толпы, все более громкий, все более триумфальный.

— Что их может так радовать?

Грудзиньский пожал плечами. Он не мог найти этому объяснения, но решил, что лучше вернуться в вартовню, и уже застегивал мундир, когда увидел бегущего со стороны казарм солдата. Он быстро схватил пояс, кивнул Домоню, и в несколько прыжков они очутились у наполовину разрушенной стены.

— Это, похоже, Михальский, — сказал Домонь. — Отважный, каналья, а такой маленький.

Теперь они ясно видели бегущего солдата. Он действительно был маленький и щуплый, несся прямо по открытому лугу, ловко минуя широкие воровки от снарядов броненосца, а когда остановился перед ними, не забыл отдать честь и доложил бодрым, хотя и немного прерывистым от бега голосом:

— Кухня прислала немного кофе, потому что обеда сегодня не будет. Мы утром только начали готовить, а они как принялись лупить по казармам, нам и пришлось бросить.

Он смущенно улыбнулся, словно прося прощения, и начал разливать из большого кофейника кофе в подставленные кружки и фляжки. В вартовне его тоже заметили, и все вышли узнать, что он принес. Михальский добавил, все с той же смущенной улыбкой, что ночью они попробуют приготовить что-нибудь поесть и тогда он сразу принесет. Грудзиньский, чтобы его утешить, сказал, что они совершенно не чувствуют голода, а только жажду и что он прекрасно сделал, принеся именно кофе.

— Если у вас есть время, Михальский, посидите немного с нами, — предложил он, но рядовой отрицательно покачал головой.

— Я должен вернуться в казармы и отнести кофе еще в первую вартовню и на пост «Форт». Они там тоже с удовольствием попьют.

Он вылил остатки кофе в последнюю кружку, которую подставил капрал Сковрон, когда Грудзиньский спросил, не знает ли он, что это за крики и чему так радуются в городе. Михальский посмотрел с некоторой неуверенностью на стоявших вокруг солдат, потом на Грудзиньского. Он явно колебался, но все же сказал:

— Не знаю, не ослышался ли я, в немецком не очень-то силен, но, когда заносил кофе сержанту Расиньскому, там было включено радио и как раз говорили, что…

— Ну, — подгонял его Грудзиньский, потому что рядовой остановился, словно боясь закончить. — Что говорили, черт возьми?

— Что Гданьск приветствует вступающие в город отряды вермахта. Передавали трансляцию этой встречи.

Звон колоколов постепенно стихал. Все молчали.

— Что вы стоите, Михальский? — Голос Грудзиньского стал резким. — Идите же. Другие тоже хотят кофе.

Время 15.00

— Сначала пошли в костел, потом съели обед, после обеда распустили пояса и вздремнули, а теперь проснулись и начинают, — сказал Треля. — Очень аккуратный народ.