Казимеж Радович - Кавалеры Виртути

— Я проплыву у них под самым носом, не заметят они меня…

Бартошак хотел сказать еще что-то, и майор подумал, что, может быть, нужно ему все объяснить, по после долгих размышлений отказался от этой мысли и сказал только:

— Нет, не согласен. — Протянул руку мату, крепко стиснул его ладонь: — Буду всегда помнить об этом. Еще раз спасибо тебе.

Он посмотрел вслед мату, уходившему в вечерний мрак, потом едва слышно свистнул собаке и пошел делать вечерний обход казармы.

Х. Штроменгер, «Возвращение Данцига в лоно рейха»:

«Бомбы штурмовой авиации разбили их радиостанцию, и они не имеют теперь никакой связи с внешним миром. Они не знают, что пал Краков, что немецкие войска стоят у стен Варшавы, что польская армия разбита наголову. Засев в бункерах, они продолжают верить в победу и свое освобождение. Десантные отряды с «Шлезвиг-Гольштейна» неоднократно предпринимали попытки подойти к бункерам со стороны материка, но все атаки были отбиты польскими пулеметами, имеющими хорошие сектора обстрела. Тяжелая артиллерия опять обстреливает Вестерплятте, стремясь разрушить укрепления».

Время 2.30

Сначала сухо затрещали очереди станковых пулеметов, потом тьму разорвали белые трассы ракет. Майор Сухарский, сидя на стуле, спал, положив голову на стол. Гродецкий колебался, будить ли его: это могло оказаться ложной тревогой или короткой вылазкой со стороны немцев, которая окончится через несколько минут. Противник по ночам уже применял такую беспокоящую тактику, рассчитанную на полное изнурение польского гарнизона. Небольшие отряды то и дело совершали короткие вылазки на различные опорные пункты, а затем быстро отходили, полностью достигая своей цели. Так могло быть и на этот раз, и, может быть, следовало бы дать командиру этот короткий отдых, но приказ был категоричен: будить при первом же выстреле. Гродецкий прикоснулся к плечу Сухарского и проговорил:

— Атакуют первую вартовню, пан майор.

Пулеметные очереди теперь участились, ракеты вспыхивали одна за другой. Офицеры стояли у окна кабинета коменданта, а точнее, его жалких развалин; под каблуками хрустело стекло, в стене рядом с окном зияла громадная пробоина от снаряда, вся мебель была иссечена осколками. Сухарский поднимался сюда на ночь: отсюда, с первого этажа, было удобнее наблюдать. Однако он редко позволял себе ненадолго вздремнуть и каждый раз приказывал будить его при малейшей тревоге.

— Это обычные их трюки, пан майор. Сейчас отступят.

— Трудно сказать.

Сухарский внимательно прислушивался к выстрелам, трещавшим вдоль всей линии обороны. Собственно, с самого начала войны он постоянно ждал генерального ночного наступления; сам он, как опытный солдат, провел бы такой штурм и удивлялся, что немецкое командование не пытается таким способом овладеть Вестерплятте.

Должно же оно понимать, что темнота становится дополнительным союзником в бою с изнуренными и смертельно усталыми защитниками, что лишенный сна солдат ночью менее стоек в обороне: он не может ни ясно видеть целей, ни оценить силы атакующих подразделений.

— Они не пойдут ночью на штурм, — проговорил Гродецкий, как бы отвечая мыслям командира.

— Почему?

— Потому что боятся.

Сухарский бросил быстрый взгляд на поручника и снова стал всматриваться в освещаемую вспышками ракет полосу предполья. Ему тоже приходило порой в голову такое предположение, но, как истинный военный, он не мог принять его в расчет при оценке вероятных действий противника. Гродецкий, однако, наверняка лучше знал характер и психологию противника, и майор собирался уже расспросить его об этом, как вдруг офицер проговорил:

— В Гданьске сейчас многие не спят. И тоже прислушиваются.

Выстрелы стихали. Первым прекратил огонь пост «Форт», за ним вторая вартовня и наконец, как бы колеблясь, первая. Как и обычно, это был только тревожащий маневр, и теперь можно было закурить. Сухарский достал портсигар, протянул поручнику.

— Каких людей вы имели в виду?

— Поляков, жителей. Вы, возможно, даже не предполагаете, пан майор, какое значение имеет для них то, что мы здесь еще обороняемся. Немцы ведь похвалялись, что в случае чего они проглотят Вестерплятте на завтрак и ничего не оставят на обед. А теперь вот они вынуждены поститься уже пятый день.

Сухарский сделал глубокую затяжку и проговорил, глядя куда-то в глубь ночи:

— Я понимаю, что вы хотите мне сказать, прекрасно понимаю. Но вы же знаете положение, поручник, и знаете, что мы не сможем долго продержаться.

Он говорил это с трудом и медленно, но обязан был сказать. Гродецкий ждал ответа. Майор обернулся, взглянул на расплывчатый в темноте контур его лица и тихо добавил:

— Обманули мы их надежды.

В маячившем перед ним лице что-то дрогнуло. И похоже, тихий голос ему ответил:

— Да, пан майор, обманули.

Гродецкий оперся руками о подоконник и долго молчал, а потом заговорил быстро, чуть не захлебываясь:

— Они ждали здесь польское войско, надеялись, что оно придет, верили гарантиям, полагали, что Польша сильна…

— Теперь они знают.

— Что знают, пан майор?

Затемненный город раскинулся где-то перед ними; высокие, с искусными украшениями здания, башни и шпили, улицы и каналы, высеченные в камне белые орлы на Зеленых Воротах, львы, поддерживающие на ратуше городской герб, король в золотом плаще, венчающий шпиль, — все это существовало здесь неизменно, веками, как гарант теряемых теперь надежд, захлебнувшихся в море знамен со свастикой.

— Что не придем.

Гродецкий был одним из тех, кто ждал. В этом городе он учился, здесь жил, по каменным следам читал его историю. И весь тот «новый порядок», который насаждали теперь здесь фальсификаторы в коричневых рубашках, не властен был ничего изменить: замазанные черной краской белые орлы не становились из-за этого немецкими, закрытие польских школ не лишало детей родного языка, не сломило польского духа города, ибо люди, жившие в нем, обладали несокрушимой волей выстоять, верили, что настанет день воссоединения с родиной. Поручнику вспомнилось, как однажды на здании политехнического института немецкие студенты вывесили транспарант: «Цурюк цум райх» [11] Вернемся в рейх (нем.) . , а на следующий день все, шедшие на лекции, могли прочитать на нем: «Цурюк цум райхтум дурх Полен» [12] Вернемся к богатству через Польшу (нем.) . .

— Вы думаете, пан майор…

— Что мы проиграем эту войну? Нет. Возможно, на какое-то время нас победят, но войны мы не проиграем. Не можем проиграть.

Где-то во мраке взвилась вверх белая ракета, и, словно разбуженные ею, снова затрещали выстрелы.