Казимеж Радович - Кавалеры Виртути

— А в том, что очередь за нами, Владек. Пришло, пожалуй, и наше время… А в полку все так завидовали нашему отъезду, помнишь?

— Что ты сегодня заладил одно и то же: «Помнишь, помнишь». Конечно, помню. Да они, наверно, тоже давно в бою. Ты что, жалеешь, что нас сюда послали, что ли, черт побери?

Домонь разозлился, говорил возбужденным тоном, но Грудзиньский успокоил его легким движением руки.

— Не жалею. Просто захотелось поболтать.

— Ни о чем другом не нашел? Киснешь ты, брат. Прикажи лучше людям винтовки смазать. А то швабы нажрутся, выспятся — и опять начнут.

Грудзиньский кивнул головой. Глядя куда-то в сторону, проговорил:

— Ты прав, Владек. Может, и правда, кисну. А может, просто я думал, что все будет иначе.

— То есть?

— Ты хорошо знаешь, Владек. Наверняка знаешь.

Он встал и начал тормошить спящих солдат. Те вставали с недовольным ворчанием. Стряхнув с себя остатки сна, принялись за чистку оружия.

Хуго Ландграф:

«…пока в этом лесу не прорубят просеку, открывающую хороший сектор обстрела казарм, будут невозможны никакие успешные действия против польских укреплений. Следовало бы поэтому попытаться поджечь лес. С Вислоуйсьце на территорию Вестерплятте проходит железнодорожная ветка. Несмотря на постоянные обстрелы, она осталась неповрежденной. Это просто чудо. На этой ветке сейчас сформирован из нескольких товарных вагонов состав. Прицепленный сзади паровоз должен втащить его как можно глубже в лес. Передний вагон с помощью мешков с песком превращен в своего рода подвижное укрытие от огня. К нему прицеплена цистерна с горючим. Несколько смельчаков — матросов и саперов уселось в первый вагон, и состав медленно двинулся, вкатывая вагон за вагоном на территорию противника. Вот уже передняя часть состава, как голова ползущей гусеницы, достигает леса и частично углубляется в него. Исчезают и следующие вагоны — пятый, восьмой, десятый… Поезд продолжает двигаться среди зарослей».

Х. Штеен:

«Посреди железнодорожного пути лежит обгоревшая громада. Это цистерна. Наполненная горючим, она въехала в занятый поляками лес и там была взорвана с помощью взрывателя замедленного действия. Лес осветился мощным пламенем: деревья пылали, а земля стала черной, как уголь. Только ценой больших усилий осажденные погасили этот пожар».

Время 20.15

В первый момент сержант Расиньский не разобрал крика в трубке и надрывался: «Повторите, черт побери, повторите!» — и вдруг умолк. Побледнев, повернулся к Сухарскому.

— Пан майор, хорунжий Грычман докладывает, что идут танки.

Комендант вскочил с лавки, стоявшей у стены, и одним прыжком очутился у телефона. Итак, ночное генеральное наступление началось; произошло то, чего он давно ждал и чего больше всего опасался. Однако ему показалось странным, что противник решился применить в это время суток, в темноте, танки, которые более успешно могли бы действовать днем с двух сторон полуострова, со стороны моря и со стороны канала, поскольку лесистая центральная часть практически была для них непроходима. Видимо, швабам стало невтерпеж, решил он про себя и крикнул в трубку:

— Грычман, кто видел эти танки?

— Слышим их, пан майор, — прохрипело в трубке. — Гудят в лесу. Идут со стороны станции.

Хорунжий был опытным солдатом и, видимо, не поддался галлюцинациям — в лесу определенно что-то творилось. Возможно, у немецкого командования не выдержали нервы, и оно бросило в бой танки, рассчитывая, по всей вероятности, на психическое воздействие этого оружия. Танки сейчас будет легче отбить, чем днем. Если даже это и не удастся противотанковым расчетам, их сможет уничтожить гранатами пехота, подойдя близко под покровом темноты.

— Дайте Лопатнюка.

Расиньский переключил коммутатор, и майор услышал голос капрала Горыля:

— Докладывает командир четвертой вартовни, пан майор, я только что собирался…

— Передайте мой приказ Лопатнюку. Открыть огонь по танкам.

— Слушаюсь, пан майор, но докладываю, что это не танки. Я только что собирался…

В трубке что-то затрещало, и Сухарский крикнул:

— Говорите громче! Что там? Бронепоезд?

Это было единственно реальное предположение. Немецкое командование оказалось достаточно благоразумным, однако, видимо, не знало, что рельсы давно уже были разведены. Но если бронепоезд пойдет медленно или с прикрытием, то может избежать засады, остановиться перед ней. Треск в трубке прекратился, и голос капрала Горыля снова стал отчетливым:

— Вижу какие-то вагоны и слышу паровоз. Не пойму, бронепоезд это или нет. Идет в нашу сторону.

— Пусть Лопатнюк открывает огонь! Немедленно!

Первая вартовня уже гремела выстрелами, а хорунжий Грычман, позвонивший снова, уточнил свое предыдущее донесение:

— Это только один вагон, пан майор. Его, видимо, толкали сзади, потому что идет сам по инерции. Перевернулся!

Взволнованный голос хорунжего, короткие сухие выстрелы противотанковых пушек плютонового Лопатнюка и внезапный грохот взрыва слились в один звук. Майор бросился к двери, хотел бежать на наблюдательный пункт и в коридоре едва не столкнулся с капитаном Домбровским, спешившим с донесением. Тот крикнул:

— Лес горит!

С первого взгляда любой наблюдатель узрел бы следующую картину: между деревьями, где-то на уровне бывшей позиции капрала Шамлевского, в том месте, где сержант Гавлицкий с капралом Яжджем развели рельсы, в небо бил высокий красный фонтан огня. Багровый язык клубился, колыхался над вершинами черных опаленных буков, выпрыгивал вверх, освещая широкое пространство леса. На кровавом фоне пламени торчали неподвижные силуэты стволов, вырисовывались скрученные нагие кроны погибших деревьев…

Пламя не распространялось, не захватывало окружающих его буков; в неподвижном воздухе оно карабкалось к небу, разливаясь по нему закатным заревом.

Оба офицера молча смотрели на это грустное зрелище, и наконец Сухарский произнес:

— Хотели поджечь лес. Хорошо, что Гавлицкий развел рельсы так далеко. Ближе к вартовне много сухих елей, и огонь наверняка захватил бы их. Впрочем, ничего еще нельзя сказать. Может подуть ветер и перекинуть огонь. Это, наверно, цистерна с нефтью. Будет гореть долго. Немцы испробуют все. Всю ночь надо быть наготове.

— Слушаюсь. Отдам соответствующие распоряжения.

Домбровский произнес это сухим официальным тоном, и майор пристально посмотрел на него. Взгляд капитана был устремлен в клубящийся сноп огня.

— Избегаешь, Францишек, разговора со мной.

По лицу капитана пробегали отблески пожара, и казалось, что Домбровский то краснел, то бледнел. Однако ответ его был спокойным:

— О чем же ты хотел говорить? У нас нет больше общего языка.