Фатех Ниязи - Не говори, что лес пустой...

«Ах, милая Ната, жаль, что у меня нет литературного таланта, иначе я так изобразил бы этот прекрасный, дивный край с его изумрудно-зелеными садами и лесами, прозрачно-голубыми реками и озерами, золотистыми полями и нежно-коричневыми мшистыми болотами, что, прочитав, ты сказала бы: «Наверное, одна из дорог в рай начинается здесь».

А сколько в Кобрине исторических мест! Ведь Кобрин когда-то был пожалован императрицей Екатериной II в вечное владение полководцу Суворову за военные подвиги во славу родины. Суворов жил здесь несколько лет в деревянном доме, который сохранился до сих пор.

Есть и памятник Отечественной войны 1812 года. Он стоит в очень красивом месте, среди деревьев, и выложен из гранита; на верху пирамиды расправил крылья орел, в клюве у него лавровый венок. Этот памятник поставлен в честь героев, которые в июле 1812 года одержали под Кобрином первую победу над войсками Наполеона.

Дорогая моя! Я пишу обо всем этом, так как знаю — ты будешь восторгаться вместе со мной, никогда не останешься равнодушной. Пожалуй, только теперь я, кажется, осознал, как велика и прекрасна моя страна, и начинаю понимать, что такое историческая преемственность. Суворовские чудо-богатыри и герои 1812 года сквозь даль времен передают нам отвагу и честь, верность долгу, бескорыстие в служении Отечеству. Эти уроки нужны всегда, их значение трудно переоценить. Я прихожу к мысли, что в грозных испытаниях человеку не обойтись без опоры на родную историю.

Видишь, родная, твой Давлят становится философом. Ты улыбаешься? Но здешняя природа возвышает и располагает к раздумьям. Знаешь, где я пишу это письмо? В лесу, милая Ната! Примостившись на пне, под звонкую трель соловьев. Воздух чистый и свежий, все кругом благоухает, трава и деревья умыты дождем. Дождь шел два дня, сегодня небо безоблачное, солнце нежаркое, ласковое, и лучи его тоже как бы освежают, и хочется беззаботно броситься на зеленый ковер и лежать под этими лучами.

Но есть, милая, и места, в которые еще не ступала нога человека. Наш с тобой любимый Тургенев (кстати, перечитываю «Дворянское гнездо») сравнивал Полесье с морем и писал, что здешними вековыми лесами природа словно бросает вызов человеку — я, дескать, вот царствую, а ты заботься о том, как бы не умереть. Едешь, писал он, едешь по этим местам, и начинает ныть сердце, и хочется человеку выйти поскорее на свет и простор, чтобы вздохнуть полной грудью, так как давит его лесная пахучая сырость и гниль.

Такими и остались эти места до сих пор. Но если будут мир и покой, то человек (не мы, так поколение нашего Султана) возьмется за преобразование этих мрачных лесов и непроходимых болот, как взялся и преобразовал нашу Вахшскую долину.

В общем, любовь моя, правильно говорят, что видеть не то, что слышать. Ты приедешь, все увидишь своими глазами и, я уверен, проникнешься теми же чувствами, что и я.

Квартиру обещают со дня на день в самом городе, который, как ты уже знаешь, расположен у начала Днепровско-Бугского канала. Собирайся в дорогу, жди моего вызова.

Как мой Султан? Как папа, мама и наша милая, славная Шурочка? Всех обними за меня, горячо расцелуй. Скажи, что, как устроимся, будем ждать их с нетерпением в гости.

Крепко, крепко целую тебя и Султана.

«Если будут мир и покой…»

Эту фразу Давлят повторил и в письме Максиму Макаровичу, Оксане Алексеевне и Шуре, которое написал тут же, на залитой солнцем лесной полянке в яркой пестроте неисчислимых цветов, названия многих из которых он и не знал.

Читая письмо, Максим Макарович задержался взглядом на этой фразе и со щемящей, ударившей в душу тоской подумал, что мир висит на волоске, спокойная жизнь под угрозой.

Пламя войны уже поглотило Францию, Бельгию, Голландию, Данию и Норвегию, охватило Балканы, перекинулось в Северную Африку. Фашистская Германия не встречала решительного отпора ни на одном из участков боевых действий и наращивала свой военный потенциал за счет оккупированных стран. Большинство европейских государств либо капитулировали, либо стали союзниками Гитлера. Англия оказалась жертвой своей собственной двуличной политики: небо над ней сотрясается от гула немецких самолетов, которые днем и ночью бомбят Лондон и другие города. Вряд ли отсидеться британцам за Ла-Маншем — слишком узкая и ненадежная преграда этот пролив.

Немцы атаковали Норвегию с моря и топят суда не только на Балтике, но даже в Атлантическом океане, далеко от европейских берегов. Топят все подряд — суда военные, торговые, пассажирские, рыбацкие. Это больше похоже на бандитизм, чем на боевые операции…

Максим Макарович с тревогой подумал о том, что город Кобрин расположен совсем рядом с границей, на карте — чуть ли не сразу за узкой, микромиллиметровой лентой реки, по другую сторону которой стоят германские войска, и сжалось сердце, пересохло в горле. Он решил не отпускать Наталью в дорогу одну, проводить ее до самого места.

— Кому-то, мне или тебе, мать, следовало бы поехать, — сказал он жене, сославшись на то, что в дальней дороге Наталье с ребенком будет тяжело, и, улыбаясь, прибавил: — Сдадим с рук на руки, ее — благоверному, Султанчика — отцу…

— Ты угадал мои мысли, отец, — сказала Оксана Алексеевна.

Она с радостью отправилась бы сама, но Шура должна была поступать в институт, и поэтому решили, что поедет Максим Макарович. Как только Давлят прислал вызов, он оформил отпуск без содержания.

Читая в поезде газеты, которые покупал на станциях, Максим Макарович то мрачнел, то внутренне посмеивался над своими страхами. Вид проплывавших за окном вагона городов с дымящимися трубами заводов и зеленых сел, окруженных золотым житным морем, и переполненные вокзалы с их суетой, и беседы с попутчиками — все это отвлекало от грустных мыслей.

Нет, Максим Макарович не мог сказать, что люди беспечны. Они сознавали сложность и напряженность международного положения. Но настойчивость и последовательность, с которой партия и правительство осуществляли миролюбивую внешнюю политику, растущая год от года экономическая мощь страны и вера в то, что, как поется в песне, «Красная Армия всех сильней», ее недавние славные победы над японскими самураями у озера Хасан и белофиннами в Карелии — укрепляли надежды людей на лучшее.

Люди были охвачены энтузиазмом строительства нового мира. Ему ли, инженеру-дорожнику Мочалову, не знать этого? Он бывал во вновь осваиваемых районах Вахшской долины и на трассе Большого Ферганского канала, опыт сооружения которого — методом народной стройки — распространился на прокладке Большого Памирского тракта, где работают с таким неподдельным вдохновением и в такой праздничной атмосфере, что только о счастье и думается.